Африканскими дорогами

Французский этнограф Мишель Лейрис, проанализировав словарь малийской народности — догонов, обнаружил родственность в их языке таких понятий, как «движение», «труд», «танец», «красота», «благо». Он писал: «В уме догонов труд (будь то технический либо ритуальный) не мыслится иначе, как в связи с тем благом, которое он приносит обществу. Конечно, он тяжек, но почетен и не лишен определенной красоты. Он рассматривается каждым человеком как средство не только получения немедленной выгоды, но и в не меньшей степени и завоевания престижа».

Труд был средством общения с природой, средством продления союза между нею и людьми. Но очень рано обнаружился в организации труда элемент принужде-ния. Община жестко определяла место каждого крестьянина в производстве. Пока общинник работал только для обеспечения насущных нужд семьи и более широкого круга сородичей, эта система не была в тягость. Положение изменилось, как только земля превратилась в источник доходов, а общинная система труда — в форму эксплуатации рядового крестьянина, особенно молодежи, старейшинами.

Ритм труда, естественно, был близок ритму природы. Дни и недели напряженной работы от восхода солнца до захода сменялись паузами относительного покоя, когда устраивались семейные празднества, совершались долгие поездки. Никогда работа не укладывалась в какие-либо графики или схемы, и только реальная потребность обусловливала количество совершенного физического усилия.

Работа была способом, позволяющим взять у природы то, в чем человек нуждался. И не больше. Характерно, что, когда крестьяне из районов террасного земледелия Того спустились в долины, на плодородные земли, они сразу же отказались от прежних интенсивных методов земледелия, хотя те позволили бы им собирать высокие урожаи. Излишек продовольствия им был не нужен.

Уже школа с ее твердым расписанием уроков воспитывала у крестьянской молодежи совершенно отличное от традиционного отношение к работе. Юношам и девушкам прививалась дисциплина, которой раньше они не знали: отныне не движение солнца, а жесткий график диктовал, как организовать дневной распорядок.

Большое значение приобретал в деревне наемный труд, особенно там, где крестьяне выращивали идущие на экспорт культуры, вроде кофе или хлопка. В этих местах широко применялась наемная рабочая сила. Использовалась она и на более редких крупных плантациях, принадлежавших частным компаниям или государству. Опять-таки занятым там людям приходилось привыкать к новой дисциплине, к новому распорядку.

Одновременно ломались и традиционные представления о «мужских» и «женских» обязанностях, о почетных и позорных, унизительных видах труда.

Европейцы, не знавшие африканской деревни, часто обвиняли рабочих-африканцев в лености, недисциплинированности. Они удивлялись, что рабочий мог бросить выгодное место, накопив нужную ему сумму денег, словно бы будущее его не волновало.

Дело было, конечно, не в лености или странной беззаботности вчерашних крестьян. Но старая трудовая психология деревни не могла измениться мгновенно, без мучительной перестройки всего образа жизни.

Таков был «багаж», с которым молодежь покидала родные места, отправляясь в город. Очевидно, миллионы срывавшихся из деревень юношей и девушек получили лишь самую начальную подготовку к суровым городским экзаменам. Многие не выдерживали испытания и возвращались, но еще большая часть навсегда оседала в городах, пытаясь приспособиться к новой среде, в то же время ее преображая. Подчиняясь городу, они пытались и сами подчинить его себе, перестроить по своему образу и подобию.

Небоскребы в кольце лачуг

…После Банджула, столицы страны земляного ореха — Гамбии, выглядевшей с высоты ночного неба маленьким огненным пятнышком, Дакар показался мне громадным городом. С неба был виден длинный язык пламени, обведенный густой черной линией океана. Когда самолет приблизился, тысячи желтых и голубых огоньков замигали ему с земли.

Но поздней ночью когда я оказался в городе, он выглядел скорее темным, мрачным. На витрины магазинов фешенебельного бульвара Вильяма Понти были опущены стальные решетки. Тяжелой громадой нависало над улицами центра несколько хмурых одиноких многоэтажных зданий. Вдали мелькали силуэты редких в этот поздний час прохожих. Город спал тяжелым сном усталого человека.

День наступил солнечный. Утренний ветер нес с океана прохладу. В окно гостиницы, где я остановился, доносился разговор прохожих, многоголосый, разноязыкий шум оживленной толпы. Был апрель 1961 года.