Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны

Одновременно Бестужев предписывал Апраксину не только стоять, но «непрестанно такой вид казать», что «скоро и далее маршировать будет». «Нужда в том настоит крайняя, — отмечалось в инструкции, — дабы атакованных наших союзников ободрять, короля Прусского в большой страх и тревогу приводить и наипаче всему свету показать, что не в словах только одних состояли твердость и мужество, которые мы учиненными… инструкциями оказали».

Противоречие заключалось в том, что Апраксину до весны 1757 года запрещалось вступать в бой, ибо не признавалось «за удобно всею нашею команде армии действовать противу Пруссии или какой город атаковать». И тут же отмечалось: «Ежели б вы удобный случай усмотрели какой-либо знатный поиск над войсками его (Фридриха. — Е.А.) надежно учинить или какою крепостию овладеть, то мы не сумневаемся, что вы оного никогда из рук не упустите… Но всякое сумнительное, а особливо противу превосходящих сил сражение, сколько можно, всегда избегаемо быть имеет». Как резюмирует этот важный документ Д.М.Масловский, «в общем выводе по инструкции, данной Апраксину, русской армии следовало в одно и то же время и идти, и стоять на месте, и брать крепости (какие-то), и не отдаляться от границы. Одно только строго определено: обо всем рапортовать и ждать наставительных указов».

Инструкция отражала мышление Бестужева — скорее интригана, чем крупного государственного деятеля, который поставил бы перед полководцем простые и ясные военные задачи и тем самым взял политическую ответственность за исход всего дела на себя. Не таков был Бестужев. Согласно его инструкции, вся политическая и военная ответственность тяжким грузом ложилась на плечи Апраксина, который по мере приближения рокового часа начала боевых действий постепенно терял мужество. Насколько он был готов к войне, видно из того, что в поход полководец захватил и подаренный сервиз, и множество других предметов роскоши. За ним ехал огромный обоз с припасами, мебелью, слугами. Последних, в том числе лакеев, было 150 человек. В личном обозе фельдмаршала насчитывалось 250 лошадей. Однако вскоре выяснилось, что карты театра военных действий он забыл в Петербурге. Одновременно Апраксин писал панические письма сановникам в столице и всячески пытался оттянуть начало похода. Ивана Шувалова он просил «при случае Ее императорскому величеству внушить, чтобы со столь рановременным и по суровости времени и стуже более вредительным, нежели полезным, походом не [следует] спешить».

Словом, Апраксину удалось отсрочить осеннее выступление армии. Но настала весна 1757 года, и фельдмаршалу все же пришлось покинуть уютную Ригу. К этому времени подоспела новая инструкция, где было ясно сказано, что топтаться на границе более не следует и нужно двинуться в Восточную Пруссию, ставя задачу занятия ее двух главных городов — Мемеля и Кенигсберга.

Начало выступления затянулось до мая — ждали, когда подсохнут дороги. Дорогу же в Восточную Пруссию выбрали кружную: через Польшу, на Ковно. Теоретики из Петербурга не решились высадить десант в Восточной Пруссии — со времен Петра Великого, который десантировал огромные массы войск на побережье Швеции, прошло много времени, и никто уже не знал, как это делается, да и боялись решиться на такое сложное предприятие. Вдоль Балтики двинулся только особый осадный корпус генерала В.В.Фермора к Мемелю — важному порту и морской крепости, прикрывавшей Восточную Пруссию со стороны Куршского залива. До Ковно основная армия добралась 7 июня. Шли долго и тяжело — полки волокли огромные обозы. Тысячи фур и телег растягивались на десятки верст, скапливались в дефиле и на переправах. Забегая вперед, отметим, что огромный обоз и вообще медленное движение оказались характерны для русской армии в Семилетнюю войну, и это, при всех ее достоинствах, резко снижало возможности армии, вело к потере темпа наступления и инициативы.

Сам Апраксин делал всё, чтобы замедлить и без того небыстрое движение. Он обращался по малейшим вопросам в Петербург и ждал ответа. Сохранившиеся письма Апраксина говорят, что он больше заботился о собственном комфорте, чем о боеспособности армии. Но даже не это было главным препятствием к быстрому продвижению войск. Чуткий к придворным переменам царедворец, Апраксин поддерживал переписку с Бестужевым и с великой княгиней Екатериной Алексеевной. Обе эти персоны тогда состояли в заговоре, планировали переворот в случае смерти Елизаветы, здоровье которой осенью 1756 года ухудшилось. Зная о пропрусских симпатиях будущего императора Петра III Федоровича, Апраксин боялся сделать неосторожный шаг и сломать всю свою карьеру. Но его медлительность стала, наконец, настолько очевидной, что заговорщики испугались и принялись поторапливать Апраксина — уж очень он затянул переход прусско-польской границы.