Афродита у власти. Царствование Елизаветы Петровны (с илл.)

Все эти письма в виде препарированных Бестужевым экстрактов попали к Елизавете, и вернувшийся в Россию Воронцов сразу же почувствовал, что холодом повеяло от вчера еще такой доброй к нему императрицы. А он так нуждался в ее ласке и особенно подарках: разоренный роскошью, он все время испытывал нужду в деньгах. Поэтому-то и пришлось ему по-прежнему брать у пруссаков пенсион. Переписка о том, как ami important («важный друг» — псевдоним Воронцова в переписке Фридриха II) получает деньги и снабжает прусского посланника сведениями о делах при дворе — все это в виде копий расшифрованных писем исправно попадало в досье Бестужева. Когда же началось дело Лестока, Бестужев представил государыне сведения о неблаговидной деятельности Воронцова, приятеля Лестока, прибавив сюда еще и несколько старых дел о связях Воронцова с высланной некогда матерью великой княгини Екатерины Алексеевны. Видя, как проваливается в бездну Лесток, он ожидал, что за лейб-хирургом последует и вице-канцлер. Но не тут-то было! Воронцов, к неудовольствию Бестужева, удержался.

В чем же причина этого? Вряд ли Елизавету остановили воспоминания юности, в которых Воронцов занимал такое важное место. И тем не менее, имея бесспорные свидетельства связей Воронцова с пруссаками, государыня его не тронула. Возможно, она не была уверена в безусловной виновности своего доброго простодушного сподвижника, который был всегда ей предан и неопасен. В очередной раз она ускользнула от тех, кто расставлял на нее сети. Допускаю, что она не хотела полной победы Бестужева над его противниками — чужая душа потемки! Да ведь и сам канцлер тоже брал взятки!

Было бы ошибкой думать, что Елизавета ничего не понимала в дипломатии и только зевала, слушая шамканье Бестужева. Во-первых, она всегда помнила, чья она дочь.Престиж империи, утверждаемый как раз за границей, не был для нее пустым звуком. В 1753 году императрица с гневом писала в Главный магистрат, что ей «известно учинилось коим образом российские купцы для торга своего в чужестранные государства, а особливо в Швецию, приезжают и там так гнусно и подло пребывание свое имеют, что не токмо великое презрение и посмеяние на себя самих, но и на все всероссийское купечество немалое предосуждение и поношение там наносят; а именно многие в серых кафтанах и с небритыми бородами приезжают, надлежащего пристойного обращения с чужестранными купцами не имеют, притом же некоторые и нетрезво себя содержат, также и другие, весьма непристойные поступки делают».

Императрица предписала, чтобы отныне «не токмо поведение свое и платье совершенно переменили, но и всякое честное поведение и пристойное обхождение и знакомство тамо заводить старались, ибо тем они, как себе самим, так и всему российскому купечеству честь, почтение и лучший кредит у всех чужестранных наций приобрести могут». Не доверяя русскому купеческому слову, государыня приказала отобрать у купцов подписки «с крепким подтверждением о честном и пристойном поведении под опасением за неисполнение высочайшего Ее императорского величества гнева и жестокого наказания». Есть и другие свидетельства крайне щепетильного отношения императрицы к вопросам международного престижа России.

Во-вторых, говоря об отстраненности Елизаветы Петровны от государственного управления, сделаем одну поправку: существовали дела, которые ни при каких обстоятельствах без нее решить было невозможно. До тех пор, пока она оставалась самодержицей и не хотела утратить этой власти, она была вынуждена подписывать именные указы, вести переписку. И среди бумаг, к которым прикоснулось перо Елизаветы, есть такие, которые отражают самое пристальное внимание императрицы к определенному виду дел. Это были дела по внешней политике, требовавшие как раз того, чем, казалось бы, вовсе не обладала императрица: внимания, трудолюбия, таланта. И тем не менее в непрерывной череде празднеств и развлечений Елизавета находила «окна», чтобы выслушивать доклады канцлера А. П. Бестужева-Рюмина или Ивана Шувалова, читать донесения русских посланников из-за границы, выписки из иностранных газет и перлюстрации. На таких бумагах остались пометы, сделанные ее рукой. Чем же объяснить такое исключение из правил царицы, далекой от всякого труда?