Афродизиак

Помню в ночь, накануне перед обещанным половым актом, что-то лежал я в постели вместе с родителями. Заговорились мы о чём-то перед сном и родители уснули. А мне – не спалось. Мне было ужасно стыдно за предстоящее моё грехопадение. Если вдруг родители узнают про такие мои, даже – мысли – нужно будет просто умереть от стыда и позора.

И – потом – вдруг что-то случится непредвиденное? Я старался с Толькой разобрать все возможные ситуации, чтобы уже быть готовым ко всему. Я спросил его как-то: – А вдруг, я – засуну, а мне в этот момент ссать захочется? Логично вообще. Потому что, как я уже понимал, один и тот же орган мог употребляться в разных целях.

Толька на минуту задумался. Потом авторитетно сказал: – Ссы!..

По какой-то причине свидание с обещанной Толькиной девчонкой у меня не состоялось. Но мудрые советы своего наставника я запомнил.

Оставалось ожидать подходящего случая…

В общем, когда я со всех сторон рассматривал мертвецки спящую Гальку, я уже знал, что мальчикам нужно делать с девочками. Оставалось прояснить детали. Беспрепятственно приспустив, наконец, с Гальки трусы, я стал рассматривать, где же у неё та самая заветная дырка, про которую рассказывал Толька. Дырки не было. А была сплошная складка, которая начиналась сверху, от живота и пряталась между ног где-то внизу… Вот, блин, ну, не бежать же сейчас за Толькой! А Галька всё так же спала. Хоть бы ойкнула, там, или ещё что-нибудь. Ну и – ладно. Я решился. Осторожно стянул с неё трусы совсем, снял свои… Конечно, сердце в эти минуты – триста ударов! А вдруг зайдут? А вдруг – всё-таки проснётся? А вдруг?..

Для удобства, я раздвинул Гальке ноги и ткнул своим окоченевшим древом куда-то в середину складки. И… Как будто всё рухнуло! Внизу живота что-то задёргалось, заныло, и на Гальку забрызгала мутная струя жидкости, похожая на яичный белок. Точь-в-точь такая, как после аналогичного сновидения остаётся на сатиновых трусах. Опять перепугался страшно. Вот сколько страху, оказывается, с этими девчонками!

Ох! Быстро натянул трусы, нашёл в углу погребки чистую тряпочку, всё у Гальки насухо вытер, надел на неё трусы. Всё сделал, как было. И тихо-тихо, озираясь по сторонам, чуть ли не по-пластунски, через огурцы, помидоры, крыжовник, убрался к себе…

И страшно было. И сердце колотилось. Но и чувство какое-то было, будто чего-то – то ли сделал не так, то ли недоделал…Походил туда-сюда по дому, чуть успокоился. А ни моих, ни Мелешкиных родителей дома не было. Все уехали на базар, и приехать должны были только к вечеру. Витька удрал на рыбалку. Ему сказали в палисаднике крыжовник собрать, а он удрал.

А сейчас там лежит, спит Галька, которую ничем нельзя разбудить, что только с ней ни делай.

И откуда у меня опять смелость взялась? Нет, нужно тут выразиться несколько по-другому. У меня опять вспыхнуло жуткое желание, не знаю, чего. Но опять вздыбился мой юный дружок, опять властно чего-то затребовал. И это что-то напрямую было связано с той девчонкой, что продолжала спать в деревянной пристройке, всего в каких-нибудь двадцати метрах от нашего дома. И вот смелость у меня, значит, и появилась.

И я уже, почти не прячась, пригнувшись, правда, как по весне наш кот Василий, побежал к погребке.

Гальку пришлось перевернуть. Потому что спала она уже на животе, а мне было нужно, чтобы на спине.

Трусы я с неё снял, уже почти привычно. Разделся сам. Немного задержался напротив раздвинутых ног. Спит. Точно, спит. Волосы разметались по подушке. Свободно, сонно лежат руки по сторонам.

Вновь затвердевший, напрягшийся свой заострённый ствол я приставил опять к середине складки, надавил, и… легко и сладко куда-то провалился и каким-то седьмым чувством, понял, что на правильном пути.

Верно говорил Толька Зубков: есть у них, у девчонок, дырка.

Всё опять повторилось, но уже в более замедленном виде. И как мне показалось, уже по-настоящему.

Я потом всё за собой прибрал. Гальку обтёр. Нашёл трусы, стал надевать. По ходу процедуры на них порвалась резинка. Взялся завязывать. Руки, блин, тряслись, будто кур воровал. Кое-как завязал на корявый узел. Платье обратно натянул, прикрыл живот и бёдра. Ноги соединил вместе. Потом подумал, что поза получается слишком торжественная, как у покойницы. Чуть согнул одну ногу в колене, чтобы выглядело всё естественно.

И – опять осторожно, пригибаясь и оглядываясь, совсем, как по весне наш кот Василий, заторопился к своему дому…

Конечно, тем, кто делал подобное уже сто раз, может показаться неинтересным всё, что я рассказываю…

Ну, вот… Совершил я, значит, свой ратный подвиг и, как и положено настоящему преступнику, «залёг на дно».