Агафон с большой Волги

– А ну, стоять! Шелудивая! – властно крикнула Агафья Нестеровна. Она сегодня была явно не в духе. Не переставая тянуть соски, Агафья ворчливо бранила породистую симменталку за строптивый, неспокойный характер и обжорство.

Взволнованность хозяйки, очевидно, передалась и Комолушке. Она еще пуще начала вихляться и мотать однорогой башкой.

– Да ты будешь у меня стоять, оглашенная, или нет! – еще громче закричала выведенная из терпения Агафья Нестеровна. – Ты у меня, безрогая, докрутишься! Вон как возьму хворостину да как начну охаживать…

Но безрогая, не внимая хозяйской угрозе, предупредительно бурно засопела и, словно палкой, завертела длинным метелочным хвостом.

Агафья Нестеровна не выдержала. Оторвав руки от вымени, шлепнула упрямую симменталку по гладкой, упитанной ляжке.

В ответ строптивая Комолушка быстро и ловко лягнула ногой и с грохотом опрокинула ведро. Звякнув дужкой, оно покатилось по соломенной изгаженной настилке. Шипя набухшей пеной, молоко густо полилось в растоптанный навоз. Выхватив из-под ног коровы упавший подойник, Агафья Нестеровна, проклиная все на свете, отскочила и, беспомощно озираясь по сторонам, выискивала подходящую хворостину. Однако, на счастье комолой, палки близко не оказалось. Разъяренная хозяйка пустила в ход висевшее на плече полотенце.

Телка и бычок, не чуя Агафьиного гнева, лениво помахивая хвостами, с медлительной осторожностью приближались к белевшей молочной пене.

– Вас, кусошники, куда черт тащит? – набросилась на них Агафья Нестеровна и замахнулась полотенцем.

Лобастый братик по кличке Толстобаш и гладкая, сытая сестрица по кличке Елка, помаргивая глупо вытаращенными глазами, недоуменно остановились.

Заслышав крикливый голос хозяйки, идолом сидя на своем свинячьем троне, мощно и грозно захрюкал десятипудовый боров. Между прочим, в доме Агафьи Монаховой все было мощно и величественно, добротно и сыто, как и сама высокая, крутоплечая пятидесятипятилетняя хозяйка, обладавшая могучей силой и густым, почти мужским басом.

– А ты, обжора, чего расхрюкался? – повернувшись к курносой морде хряка, крикнула она. – Все тебе мало, махмут ненасытный! Сидишь, как татарский мулла, за блюдом махана и лопаешь по три корыта в день… Я уж, басурман, для твоего сальца-то две кадушки приготовила. Ты у меня дождешься праздничка… – Но боров, сверкая морковным на носу пятаком, на ее слова только глупо моргал маленькими, заплывшими жиром глазками.

– Сальце-то у тебя дай боже! Опять зятек Мартьяшка будет жир жрать да над тещей изгаляться…

Расстроенная потерей почти целого ведра молока, Агафья Нестеровна покинула хлев и скрылась в сенцах.

Она снова вышла на скотный двор и дала корма курам, уткам, индюку с индюшкой, всему рогатому скоту, в том числе двум пуховым козам с четырьмя маленькими козлятами, и выпустила ранее накормленных двух гусынь и длинношеего гусака. Кормила она их в первую очередь потому, что они поднимались чуть свет и начинали гоготать на весь поселок, не давая Агафону спать.