Агафон с большой Волги

– Да ить неизвестно, че она там еще в своей жалобе на тебя написала. По телефону-то всего не расскажешь, дорогой товарищ!

– Тогда разрешите, Захар Петрович, мне сказать.

– Говори, послушаю.

– Таких коммунистов, как Варвара Голубенкова, надо, товарищ член партийного бюро, выгонять из партии!

– Как это так? – опешил Пальцев.

– А так, что вместо партийности у нее появилось свинство, вроде ихнего жирного борова да быка Толстобаша, на котором она хочет в коммунизм въехать вместе со своей мамашей и полным сундуком пуховых платков на дорожку.

– Ну, это ты, парень, не туда гнешь, не на то замахиваешься, – непримиримо возразил Пальцев, очевидно забыв в эту минуту, что у него самого выкармливались пара хряков, пара телков, стаи куренков с гусенками и утятами… Агафон еще не знал, что вся эта пальцевская орава поедала уйму кормов.

– А куда я, по-вашему, должен гнуть? – быстро и дерзко спросил Агафон.

– А это уж куда тебя завихрит еще… Только имей в виду, Голубенкова все-таки была депутатом и опять же в потребиловке сурьезно работает, всякого товару вдосталь добывает. Горяч ты, парень, как я погляжу, шибко раскален… Смотри, не тресни, дружок. Если ты и на партбюро так себя поведешь, то тебе, по всей вероятности, прохладительного запишут.

– Там я еще и не то скажу, а похлестче, – пообещал Агафон и резко перевел разговор на другие дела.

Поговорили об учете приплода, о севе, о бесперебойной доставке горючего, о питании механизаторов, где еще не все пока ладилось. Расстались сухо, настроенные друг к другу неприязненно, если не сказать, враждебно.

Пальцев понял, что если этого парня не обломать и не приструнить, то он не только сядет на шею, но и до хребта доберется. Сославшись, что сильно проголодался, управляющий отправился обедать, даже не поинтересовавшись, как и где будет питаться холостяк бухгалтер.

Оставшись один, Агафон долго сидел в раздумье за письменным столом. Он думал о Пальцеве, еще раз убеждаясь, что управляющий больше всего печется о сводках и меньше всего о людях. Агафона тоже пронял голод, но есть было нечего. В лавку идти – далеко, да и не хотелось. Уезжая из Дрожжевки, он не взял даже куска хлеба.

Агафон вспомнил, как однажды, дежуря в редакции и проверяя цитаты, он пошел с полосой в кабинет Карпа Хрустального и залез в библиотечный шкаф. Перебирая тома, он случайно увидел старую, сильно потрепанную брошюру. Может, Карп запрятал брошюру, полагая, что это решение уже усвоено им и его сотрудниками по газете, где оно было опубликовано? Но Агафон не помнил топ газеты. Он вчитался в брошюру и не смог оторваться от нее до самого конца. Тогда он многое понял, задумался… За окном уже мерцал слабый утренний рассвет. Положив брошюру на прежнее место, Агафон долго бродил по улицам районного городка, мучительно пытаясь осмыслить прочитанное. На другой день, явившись в редакцию, он с ходу задал несколько вопросов Карпу Хрустальному.

– Сначала, Гоша, почитай Ленина, – осторожно ответил Карп. – Только читай не наскоком, а основательно. Потом можем потолковать и на различные темы. Без знания учения Владимира Ильича ты пока нуль в нашем деле.

Многие вечера сидел Агафон над трудами Ленина. Читал как откровение, воспринимал сердцем и умом, дивясь и радуясь простоте и ясности ленинской мысли. Агафон изучал все это упорно, настойчиво.

Молодость очень чутка, пытлива, честна. И Агафон снова подступился к Карпу Хрустальному с различными вопросами. Горячо высказал ему свое, чисто юношеское отношение к тем минувшим для нашей страны событиям.

Встряхнув растрепанной головой, Хрустальный пристально смерил парня своими хитрыми очкастыми глазами и с напутственной твердостью добавил:

– Да, да!.. Бывают ошибки у каждого. Но… Запомни, вьюноша, что ты еще многое и многое не понимаешь. Это я говорю тебе, Карп Хрустальный! – выкрикнул он.

– Вы всегда всего боитесь, – не обращая внимания на окрик, продолжал Агафон. – У вас, наверное, и сейчас, когда вы «без согласования» подписываете газетную полосу, мокнет рубаха и дрожит хвостик.

Карп Хрустальный покачал головой, сокрушенно вздохнул, почесал спину о поперечину редакторского кресла и, уткнувшись в бумаги, промолчал тогда, стерпел ребяческую дерзость Агафона…

За стеной слышались девичьи голоса, раздавался веселый смех. Потом загудел кем-то зажженный примус, сквозь дверь начал проникать запах жареного лука и сала. Это пришли на ужин и занялись кулинарией доярки, скотницы, птичницы и свинарки. Остро почувствовав голод, Агафон, минуя свою комнату, вышел в коридор и направился в застилаемое сумерками поле.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ