Агафонкин и Время

каввали – суфийское пение мужские голоса тянут звук в разных тональностях вьются змейками струйками гашишного дыма под жалобу индийской гармоники хлопанье в ладоши и гулкий ритм табла – большого индийского цилиндрического барабана – та-та-та та-та-та та-та та-та та-та-та вибрация голосов и инструментов совпадает звучит в унисон как марширующая колонна на мосту – если не сбить ногу мост рухнет но в каввали это и нужно – мост должен рухнуть и потом или вниз или вверх к небесам – состояние ваджд – особое состояние экстаза транса когда ощущаешь единение с аллахом ключ к небытию

Ибрахим надеялся достигнуть ваджд и оттого, ожидая пассажиров, слушал каввали – он привез в Москву шесть кассет, чуть раскачиваясь и подпевая вслед звукам высокого, с хрипотцой, голоса великого Нусрата Фатеха Али Хана, исполняющего кафи Султана Баху из пенджабских суфиев.

Кафи, признаться, не был его любимым жанром каввали; Ибрахим больше любил газели с их мистикой, с их намеком на любовный подтекст, с их скрытым суфийским смыслом, что нужно разгадать, как нужно разгадать взгляд девушки из-под платка – зовет она тебя глазами или просто случайно на тебя посмотрела. Возможно, впрочем, Ибрахим любил газели потому, что они большей частью исполнялись на родном ему фарси и оттого были понятнее, чем ваи или кафи, исполняемые на урду. А, может, просто потому, что Ибрахим Гафуров был молод и все еще искал в жизни любовь и тайну. Теперь, однако, мы никогда не узнаем истинных причин.

И вот почему.

Ибрахим глядел на поток людей, выливавшийся из шести дверей вокзала, и они казались ему большой жадной гусеницей. “Почему эти люди так похожи на гусеницу? – думал Ибрахим. – Почему они сливаются в одну длинную гусеницу и перестают быть людьми?” Где-то – среди ста миллиардов клеток его мозга – мелькнула верткой змейкой мысль, что дагестанец Гаджи продал ему дурной гашиш, превращающий людей в гигантскую гусеницу, мелькнула – и пропала, уползла, оставив после себя лишь блеск чешуи – память о чем-то мимолетном и скользком.

Ибрахим продолжал смотреть на пассажиров, сошедших с поезда № 269А, следовавшего из Санкт-Петербурга через Москву в Севастополь (все три, кстати, города-герои), с любопытством отмечая, как выползшая из вокзала гусеница разваливается на отдельных людей, озирающихся в поисках нужного направления и соответствующих транспортных средств. Тут бы Ибрахиму и почуять беду, уехать подальше, попроситься обратно в палатку к Бехруз-амаку, засесть среди коробок с чипсами, картонок с кока-колой и ящиков с пивом, ан нет: Ибрахим Гафуров остался на месте, надеясь на пассажиров с “севастопольского” поезда, пришедшего, кстати, в тот теплый майский день ровно по расписанию – в 13:29. Редкий случай. Как и все, что случилось в тот день.

Ибрахим следил за покидающей вокзал толпой и не заметил, как у его “шестерки” возникли двое странного вида: один пониже, толстенький, в кумачовой, длинной, ниже бедер, косоворотке и плисовых шароварах, закатанных до середины голеней. Поверх косоворотки толстенький надел что-то среднее между женским лифом и коротенькой жилеткой лилового цвета на белых кнопках. Он был обут в кокетливые пушистые тапочки на невысоком каблучке с острым носком – на босу ногу. На голове сидел чуть съехавший набок детский бумажный колпак на врезающейся в подбородок резинке. На колпаке нарисованы клоуны с накрашенными щеками. Если присмотреться, можно было увидеть, что клоуны двигаются, хлопают накрашенными ресницами, томно прикрывая глаза, и фальшиво улыбаются жирными ртами. Но кто, скажите, кто присматривается к нарисованным клоунам?

Второй, высокий, был, несмотря на теплый день, одет в длинное серое пальто, серый шарф и серую в мелкую клетку кепку, в руке – серая трость с набалдашником в форме детской юлы. Высокий смотрел на часы башни Ленинградского вокзала. Он потер набалдашник-юлу, и стрелки часов скакнули на пять минут назад. Высокий посмотрел наверх и одобрительно кивнул московскому солнцу.

– Свободен, командир? – улыбаясь, спросил толстенький. – Вот и хорошо, – подтвердил он самому себе, не дожидаясь ответа, и полез на переднее сиденье. Высокий молча сел на заднее, поставив трость между длинных ног в серых брюках.

“Как я их не увидел? – удивлялся Ибрахим. – Заслушался. – Он выключил магнитофон. – Должно быть, сунулись к такси, узнали тариф и пошли к частникам”. Вслух он сказал, стараясь ясно произносить русские слова: