Агафонкин и Время

Как ее звали? Он не мог вспомнить ее имени, как не мог вспомнить многого другого из своей жизни до этой Долины Озер с тяжелой гладкой водой, словно слюдяные круги среди гор. Была ли поповна, привиделась ли она ему, было ли поместье Чирки с разбитой дорогой на Шацк, с пьяными мужиками и грязными лужами перед маленькой церквушкой, с хмельным дьяконом Петрушей – того Канин не мог понять, будто проснулся от тревожного полуденного сна, и все не знает, проснулся или еще спит. “Жизнь есть сон, – вспомнил Канин пьесу Педро Кальдерона, которую грязненький, в драном сюртуке, учитель Нехлюдиков заставлял их читать в шацкой гимназии. – Всю жизнь меня, как принца Сехизмундо, поили сонным зельем и держали в темнице. И вот я проснулся. Это – моя настоящая жизнь, а та, в России, была сон. Или эта – тоже сон?”

Он очнулся от презрительного бормотанья рыжего плешивого верблюда, который уставился на него круглыми черными глазами, словно знал ответ. “Какая разница? – подумал Канин. – Та ли жизнь сон, эта ли – все одно”. Он засмеялся и резко встал, вспугнув худенькую девочку, помешивающую короткой палкой рис с кусками бараньего жира в большом котле. Канин кивнул ей, и девочка качнула в ответ ресницами, словно пыталась его успокоить.

Атаман Семен Канин кочевал с Ганжууром и его людьми всю осень, откармливая овец и верблюдов перед долгой зимой. В ноябре они встали на зимовье у горячего источника в Западном Хангае, согнав скот в маленькую расселину, где было теплее. Следующим вечером Ганжуур позвал Канина к себе в юрту.

Канин понимал, что Ганжуур хочет его прогнать перед зимой, чтобы не кормить лишний рот. Он не сердился на старика и решил, что уйдет и умрет среди занесенных снегом холмов, замерзнув от бледного морозного монгольского солнца. Канин не сердился: он понимал, что от него мало пользы.

Ганжуур сидел на узкой лавке, застеленной стегаными одеялами, и глядел на желто-красный огонь в обложенной камнем открытой печи в центре юрты. Над огнем булькал котелок с кусками жира и баранины. Большеглазая девочка – единственная дочь Ганжуура – мешала густой суп. Она не взглянула на вошедшего Канина, лишь поправила грязную шапочку и перекинула одну из трех косичек через плечо.

Канин не слышал, чтобы девочка разговаривала. Он думал, что она немая, но стеснялся спросить хозяина. Жена Ганжуура умерла при ее родах, и девочка жила в юрте отца. Ее звали Бадамцэцэг – Бадам-цветок.