Агапэ. Нулевая глава

Уже тогда я был обречён жить среди самоубийц, пьяниц, и других людей, чьи души были обречены на гибель. Читатель, представьте, что в тихой провинции, где ваши соседи – недалёкие, размеренные олухи, тебя, дикого, грешного, обвиняют в убийстве! Но Зуманн, слава Богу, не верил лжи и проповедовал истину.

Все труды Вольтера и Руссо в трагичные моменты вылетают из головы; и в конечном итоге остаётся только собственный халатный опыт.

Вниз, слегка по наклонной мчались мы! А мой пёс за нами до того, как выдохся и упал почти без дыхания. Дорога впереди словно расширялась и удлинялась с каждой милей. Колеса жужжали, экипаж кренился то влево, то вправо. Из-под копыт лошади вырывались поломанные напополам ветки; экипаж приподнимался над землей, казалось, на несколько дюймов. На станции я шёл в темноте, и Зуманн направлял меня, как ребенка, как громоздкий экипаж со старой каббалой в упряжке. Зуманн сунул мне в карман купюры и приказал залечь на дно в Лондоне, приказал смешаться с толпой. «Я найду тебя! А пока прикрою следы», – приговаривал он самоотверженно, перевязывая мне рану лоскутом одной из моих пышных рубашек. Когда мой экипаж отъехал от станции, я скрылся от вездесущих стражей порядка. Я уехал без багажа, с двумя шиллингами в кармане.

Глава 6.

`Aдам Нил

Лондон проглатывал молодых людей миллионами, никогда больше не отпуская их вновь и губя их жизни в бедности. Осень 1813 года начала туманить умы людей. Листва деревьев с каждым днем опускалась к земле ниже и ниже, оставаясь багряной и золотой, но редея с каждым днём. Раньше, в трущобах я обитал одну-две ночи до того, как вновь растворялся в людском потоке на Бонд-стрит или Сент-Джеймс. Раньше, в борделях, у мест проведения бойцовых поединков, где меня не узнавали, я ощущал себя непобедимым. Ныне сконфуженный, дрожащий и больной, я стоял в тени у двери выхода, и грубые нравы дешевого трактира разбавлялись кислым запахом ветра из окна.

Память съедала меня изнутри, словно сонный паралич. Я был разбит, сломлен и потерян, ибо даже во снах меня преследовали воспоминания – жуткая улыбка мистера Уилсона во все зубы и его пляски, как он кричал о пламене, пожирающем его плоть, вопил о глазах в стенах, как мой дед перед смертью! Но я точно знал, что я должен затаиться, да найти себе какое-нибудь занятие, которое не позволило бы мне растерзать себя воспоминаниями. И трудился я простым рабочим уж несколько месяцев, да начал в свободное время ежедневно наведываться в харчевню, где веселые люди делятся безрадостными историями своей безрадостной жизни.

– Аристократы – для них важны манеры! – капризно воскликнул мужичок номер один с белоснежным рядом верхних зубов, один из четверых завсегдатаев здешнего заведения.

Угрюмо продолжил второй старик, лишившейся одного уха и пальцев:

– Да все они высокомерные снобы! Ходят они, значит, по баллам, пишут стихи, музицируют, говорят на двух-трёх языках. Да, да! Они постоянно говорят! Они только делают, что говорят. И больше ничего.

Я внимательно слушал, когда мужчина номер три подал высокий голос:

– Живут они в своих имениях, готовые веселиться в постелях со своими жёнушками и любовницами, а их сынишки наведываются в наши бордели. Но не знают аристократы настоящей жизни! Они годами не выходят из запоя и…

– Как и мы! Мы с ними не очень-то и отличаемся. Как и мы, они в запое! – четвёртый мужчина рассмеялся. 20 ему лет? 40? 45? Было трудно сказать. Да и не было у меня ответа на вопрос.

Но четверо потных мужичка, играющие в карты дни на пролёт, были правы лишь отчасти. Да, раньше я не мог себе и пуговицу пришить – жалкий, ничтожный. Удивительно, как я ухитрился пройти по жизни с теми крохами познаний, какие у меня были! Но будучи богачом я думал не только о распорядке своего дня и о мелких бытовых заботах, но и о будущем тех, кто зависит от моих решений.

Я вышел на свет, напугав древнюю хозяйку трактира.

– Ах! Это ты, Адам! – воскликнула она.

– Я напугал вас, дорогая? – виновато улыбнулся я. – Должно быть вы подумали, что присланный властями нагрянул к вам.

Она буркнула в ответ что-то под нос, а я не стал переспрашивать; я присоединился к крестьянским мужичкам. Я закурил, слушая шум голосов внутри себя. (Курево укрепляло мой скверный сон) Гуляки пялились на противные цветы, натыканные по горшкам, и я предложил угостить их пивом за свой счет.

Каждый день я сидел в этом трактире вечерами и перебирал поводы к тому, почему ход моей жизни так резко переминался. Но единственное что я понимал, что за год мое лицо изменилось: переживаний было достаточно; из наивно-румяного овала лицо превратилось в щуплый, недоброжелательный квадрат. Мои переживания прервал вопросом угрюмый мужчина под номером два:

– Адам, откуда у тебя деньги угощать нас всех? Все ещё подрабатываешь трубочистом? – спросил он.

Зовут меня теперь по-другому – нелепый Адам Нил. Дилан Барннетт мёртв. Зуманн даже привёз из графства Кент некролог в мою честь. Пропал в лесу, несчастный, вместе со своей кобылой.