Агей

– Мне сказали, что школа счастлива от меня избавиться.

– Кто?! – У Вячеслава Николаевича опустились руки. Покачал головой сокрушенно и сердито. – Кто? Агей, кому-кому, а мне так горько с тобой расстаться. Горько. Только математика превыше наших чувств.

– Я к ребятам привык, – сказал Агей, опуская голову.

– А ты на каникулы приезжай. В наш трудовой лагерь.

– Правильно! – просияла Алла Харитоновна.

– Агей, куда ты пропал?! На катание опаздываем! – Годунов, Курочка Ряба, Прянишников, взмыленные после танцев, махали ему снизу.

– Он вас догонит, – сказал Вячеслав Николаевич. – Ну, так что – рад? Математиком будешь!

– Рад, – сказал Агей.

– Руку, коллега! – Пожал, как мальчишка, – крепко, до боли.

Разговор у кромки моря

В День пирога катание по морю было подарком города школьникам.

Агею пришлось догонять, и он обрадовался, что не один в отставших. Крамарь, убиравшая столы, тоже подзадержалась. Побежали вместе, и когда уже были на пристани, Крамарь вдруг сказала:

– Ой! – и принялась шарить руками по земле.

– Что ты потеряла?

– Браслет расстегнулся.

Минуты бежали, а часы не находились. Корабль отчалил.

– Не ищи, – сказала Надя.

– Но ведь жалко.

– Я не теряла часов. Ты сердишься?

– Нет, – сказал он.

– А почему ты мне цветов не подарил? Ты хотел, я видела.

– У тебя уже много было.

– Пошли на ступенях посидим. Ступени были теплые, вода черная.

– Я знаю, – сказала Надя, – мы еще дети, но только я никогда не забуду, как ты читал стихи, там, у лунного моря… А ты меня?

– Почему я тебя должен забыть? Ты – вот она, а я – вот он.

– Но ты скоро уедешь. Ты рад, что уедешь?

– Я о седьмом «В» буду тосковать так же, как по Памиру.

– Агей! Я выбросила все цветы, какие мне сегодня подарили! Я выбросила все письма, какие мне присылали… Я знаю, ты будешь жить для науки, а я даже и не думала еще о профессии. Но я тебе обещаю: я вырасту – красавицей. Не для того чтобы все на меня пялились. Я хочу вырасти красавицей для тебя!

Они смотрели в черное, в непроницаемое море, и сердца у них были горячие, и они чувствовали это.

– Знаешь, – сказал Агей, – когда я думаю о будущем, то во мне что-то бьется, словно ищет выхода. И тогда я сажусь читать, решать, чтобы поскорее пришел тот день, когда это неизвестное станет мыслью, явится в словах или в формулах… Я даже дедушке об этом не говорил.

– Ты сделаешь открытие. Обязательно! – сказала Надя. – Я говорила тебе о капитане, чтоб поддразнить… Я тогда еще ничего не знала про тебя, но мне хотелось тебя дразнить, потому что ты не видел, что я – красивая.

– Я – видел.

– Подожди. Я |еще скажу. Я придумала. Мы должны затаиться, будто ты ничего не знаешь обо мне, а я о тебе. А потом мы встретимся. – Она вскочила на ноги. – Прощай, Агей!

И только шорох кроссовок по асфальту.

Агей прислушался к морю, не к тому, что пришлепывало тихими волнами у самых ног, а к тому, что в просторе. Там было величаво, громадно…