Агенство БАМС (СИ)

Должно быть, ей стоило бы восхищаться его моральными устоями и принципами, кои не позволяли Петру Ивановичу иметь, как он выразился, интимных сношений с замужними дамами, но сама Настасья Павловна, оставаясь честною с самой собою, не могла не признать, что сказала, сама того не желая, господину лейб-квору истую правду — даже будь она все еще замужем за Алексеем Михайловичем, не могла бы, наверное, и тогда устоять пред чувствами своими к Шульцу. Которые, как напрашивался сейчас горький вывод, были не слишком-то и взаимными. Петр Иванович, по большому счету, даже внимания не обратил на то, как низко она готова была ради него пасть. Да и если рассудить все трезво, то ведь никаких шагов с его стороны, свидетельствующих об интересе Шульца к ней, вовсе и не было. Господин лейб-квор был прав — это она прыгнула к нему под лодку и безапелляционно навязала свое общество. А потом так увлеклась новыми ощущениями, рожденными близостью Петра Ивановича, что почти забыла о том, для чего рядом с ним находится. И теперь, расстроенная собственной неосторожной откровенностью и тем, что Шульц даже не пожелал поверить ее словам, что никакая она не замужняя дама, Настасья Павловна пыталась решить, как же ей поступить дальше. И даже не столько с Петром Ивановичем, сколько со своею задачею, ставшей вдруг какой-то непосильной, хотя поначалу выглядевшей совсем нетрудной.

С Шульцем же все было гораздо яснее. Настасье явно стоило отныне к Петру Ивановичу никаких эмоций более не проявлять и не испытывать. И ежели уж она смогла задушить в себе все надежды и чаяния о том, что ее брак может быть счастливым, если она приложит к этому усилия, то сумеет и откреститься от неуместных и неприличных чувств к мужчине, коему это было не нужно.

Оставался только один вопрос — будет ли она в силах исполнить свои намерения, оставаясь подле Шульца и дальше? Оболенская в этом была совсем не уверена. Стало быть, лучше всего от порученного ей в Шулербурге задания отказаться, применив старый проверенный метод — с глаз долой и из сердца вон. Потому что Настасья Павловна тоже не желала иметь никаких сношений и отношений с мужчиной, готовым от нее отречься, будь на то хоть какая причина. Довольно с нее и того, что была годами не нужна собственному супругу, променявшему ее на холодные железки и шестеренки, гораздо более дорогие его сердцу, чем живая, жаждущая внимания и ласки жена. И если уж впускать кого-то то в сердце — то так, чтобы любили ее до того сильно, что никакие препятствия не страшны. Чтобы похитили, увезли, совершили любое безумство, но только не отпускали. И это, увы, было совсем не в духе Петра Ивановича Шульца. А потому Настасье Павловне, спасаясь от разочарования, следовало теперь безотлагательно вернуться в столицу. А там, быть может, лучше бы и вовсе уехать куда-нибудь в провинцию, потому что сейчас, как никогда прежде, Оболенская почувствовала, что от всего очень устала. От интриг двора, от непонятных поручений и еще менее понятных, чем поручения, мужчин.

И почему только ее привлек именно господин лейб-квор? Вот взять хотя бы графа Ковалевского, проявлявшего в отношении нее недюжинный напор. Знатен, не менее чем потомки древнейших российских фамилий, богат, как Крез и красив, как падший ангел. Но все, что Настасья Павловна испытывала, когда не далее как пару часов тому назад у дверей ее спальни он исступленно целовал ей руки, которые едва сумела у него отнять — это смущение. Хотя, должно быть, и граф хотел от нее не больше, чем надоевшие повесы при дворе, и, получив желаемое — тут же к ней наверняка бы остыл. И это имело очень мало общего с тем, о чем Настасье Павловне вновь стало мечтаться после встречи с Петром Ивановичем. Да вот только все напрасно, и давно бы ей стоило это понять и не ожидать уже того несбыточного, о чем иногда еще болело сердце. Тем более что, как бесцеремонно напомнил ей Шульц, она уже была далеко не наивной юной девою. В ее двадцать три года стоило бы смотреть на жизнь без глупых иллюзий.

К моменту, когда под утро Оболенская смежила веки, ясно было одно: возврата в Петербург не миновать. Так для нее будет лучше всего.