Агент его Величества

– На рыбалке, должно быть. А может, в бильярд ушёл.

– Очень жаль. Когда же он вернётся?

– А кто его знает! Может, сегодня, а может – через три дня.

Гости переглянулись.

– В таком случае мы оставим наши карточки, – сказал полицейский. – И завтра придём с новым визитом.

– Ладно, – пожал плечами парень. – Оставляйте. Я передам.

– Спасибо.

– Мужчины отошли от дома и остановились в раздумьях.

– Вот что, – заявил Гаррисон. – На сегодня расследование закончим. Я вернусь в управление, покопаюсь в картотеке, поговорю с Нисоном – может, он что-нибудь нарыл. А завтра предпримем новую вылазку. Идёт?

– Хорошо.

– Подъезжайте в управление к восьми утра. Надеюсь, в это время мы застанем господина отставного министра. Хорошо?

– Да.

– Ну и прекрасно. Вас подвезти?

– Нет, благодарю. Я поброжу по городу…

– Только бродите осторожно, – засмеялся сыщик. – А то опять попадёте в историю.

Он пожал Костенко руку, сел в дрожки и был таков. Семён Родионович неспешно направился по улице. Ему надо было сделать паузу, чтобы привести в порядок мысли. Событий было так много, что он начал задыхаться. Мимо проплывали яркие витрины и помпезные фасады, кованые металлические ограды и размашистые каменные арки; он всматривался в лица прохожих и невольно поражался, насколько похожи они были на лица жителей Петербурга. Он видел опухших от бессонницы прачек в платках, с руками, изъеденными крахмалом, и краснорожих рабочих, рано постаревших от изнуряющего труда и пьянства, детей с бледной, почти прозрачной кожей, в глазах которых стояло выражение вечного голода и страха, и забитых жизнью чиновников с облезлыми портфелями подмышкой, видел молодящихся дам полусвета, тщетно старающихся успеть за модой, и смешливых медсестёр, стреляющих глазами в офицеров. Но больше всего он видел солдат. Молодые и старые, в новенькой форме и в пропитанных порохом обносках, они неумолчно шумели на улицах, набиваясь в кабаки и бордели, затевая драки, цепляясь к женщинам и распевая песни. Одну из таких песен, видимо, особенно любимую нью-йоркцами, в какой-то момент подхватило сразу несколько глоток, после того, как её затянул на ступеньках забегаловки осоловевший забулдыга.

Горны отбой протрубили,
Мир ночной мрак поглотил,
Звёзды с небес засияли,
Дабы покой охранять.
На землю, разбитую боем,
Солдаты упали без сил,
Многим в ночи предстоит
Долго от ран умирать.

Лёжа на жёстком мешке
в ту тревожную ночь,
Средь засек, стерегущих
Тела убиенных,
Сладостный сон я увидел,
Забыть его мне невмочь.
Трижды придя,
Остался он неизменным.

Мыслью унесшись с полей,
Где смертельные битвы кипели,
Брёл я унылой тропой,
Теша себя предвкушеньем.
Осень была,
Деревья уже пожелтели.
В дом моих предков я шёл,
Где ждали меня с нетерпеньем.

Вновь я попал в те поля,
Где прошло моё детство.
Память моя воскресила
Старую землю отцов.
Слышал я блеянье коз,
Доставшихся мне по наследству.
Чувствовал сладость,
Сквозившую в песнях жнецов.

Мы присягали на винною чашей,
И я обещал
дом свой хранить
И друзей никогда не бросать.
Сын, прощаясь,
всё время меня целовал.
Супруга, рыдая,
Не хотела меня отпускать.

«Останься средь нас,
ты устал и измучен!» —
Просили они,
страшась меня потерять.
Горечь пришла на заре,
Хоть я к горю приучен.
Голос рассеялся в дымке.
Нам вновь пора выступать.

Гражданская война создаёт удивительные парадоксы. Люди одной крови, одной культуры, находясь в разных лагерях, поддерживают боевой дух одними и теми же песнями, в которых даже слова зачастую звучат те же самые. Семён Родионович и не догадывался, что пока он стоял на нью-йоркской улице, наслаждаясь грустными напевами, где-то в Юте то же самое пели сейчас конфедераты, державшие в плену посланца адмирала Попова. А посланец, сидя на горячей земле, тоже не подозревал, что песня, которую он слушал, неощутимо звучала сейчас на всём пространстве от океана до океана, связывая незримыми нитями всех людей, сошедшихся в смертельной схватке.