Агент Иван Жилин

– Были еще деньги под подушкой, – дополнил я печальный список, пытаясь хоть чем-то зацепить угрюмого лейтенанта Сикорски.

Толстяк молчал. Сегодня он был не склонен откликаться на глупые шутки. А его начальник жестом прогнал врача с санитарами и вздохнул:

– Да, деньги под подушкой… Ничего, Иван, с этим из кошмаров покончили. Благодаря тебе.

– Благодаря мне? – изумился я. Он ответил с неожиданным раздражением.

– Ну, пусть не ты это сделал, а твои лучшие друзья. Лично я большой разницы между вами не вижу. Кто-то подземные хранилища взрывает, кто-то – гостиничные номера громит, кто-то швыряет о землю вертолеты, кто-то – консервы в людей.

Я оторвал руки от тележки и побрел вперед, придирчиво слушая свои ощущениям. На эмоции бывшего комиссара, у которого так и не получилось стать настоящим полицейским, мне было, откровенно говоря, плевать. Надеюсь, он быстро это поймет.

– И чего вы прицепились к несчастным консервам? – обиженно спросил я их обоих, когда они опять оказались справа и слева от меня. – Я, может, начал жить иначе, вот и выбросил то, что мне больше не понадобится. Не желаю есть трупятину, как вы тут выражаетесь. Надеюсь, ты не настаиваешь, чтобы я ел трупятину?

– Поздно, – вдруг сказал Сикорски, глядя себе под ноги.

– Что – поздно? – вскинулся Бэла. Едва ли не подпрыгнул.

Похоже, бывший комиссар нервничал куда больше, чем мне поначалу показалось. Продолжения странной реплики мы не дождались, и тогда я решил внести в ситуацию определенность:

– Я арестован?

– Господин Пеблбридж заявил, что претензий к тебе не имеет, – проговорил Бэла с явным сожалением. – В чем и расписался.

– Опять он соврал, – огорчился я.

– Между прочим, у одного из его офицеров довольно серьезная травма головы. И кое-кто не намерен так просто это дело оставлять… Черт подери, что тебя понесло в его номер?

– Всю ночь не мог заснуть, – объяснил я. – Гипсофилы стучат мне в сердце. Знаешь, что это такое, когда в сердце стучат однолетние белые гипсофилы? Невозможно заснуть.

– Невозможно заснуть – да, это причина, – проворчал он. – Ты уж прости меня, но я все-таки вынужден тебе кое-что сообщить…

– Подожди, – попросил я. – Постой-ка.

Мы проходили (ковыляли, если говорить обо мне) мимо бара. Бар благополучно работал, но бармен был новый: срочно вызвали сменщика. Хотя что, собственно, случилось с предыдущим? По-моему, я был с ним вполне корректен. Здесь же трудилась бригада полицейских в количестве трех человек, которая занималась тем, что за стаканом кислородного коктейля обеспечивала порядок в холле. Очевидно, остальные задачи были уже решены. Поддержание порядка протекало на редкость апатично. Полицейские искренне постарались не заметить нас, поскольку Бэла был их начальником, а я – личностью и вовсе темной. Работал стереовизор, вот он-то и привлек мое внимание.

Наконец включили местное вещание и наконец передавали настоящие новости. Прямых жертв нет, рассказывал репортер, только один смертельный случай, и тот – не по вине штурмующих. На холме. Все ведь знают, где это – на холме. От чего человек умер? Эксперты констатировали: от телесных повреждений, несовместимых с жизнью, причем, полученных вовсе не сегодня. Он умер на руках у главного врача Университета, который пытался человеку помочь. Так что правильнее будет сначала поинтересоваться, каким образом несчастный до этого места добрался, и второй правильный вопрос: не «от чего», а почему он все-таки умер, когда ему стали помогать жить?!

– Послушай, послушай, – толкнул меня Бэла.

Личность скончавшегося не была установлена. Неопознанный труп отвезли в городской морг. К моргу вскоре стянулись люди, людей были толпы, они стояли и молчали. А час назад прилетели сотрудники Службы контроля, которые изъяли труп, отправив его в неизвестном направлении. Так что помолчим и мы, товарищи, трагически закончил репортер. Каждый знает, о ком и о чем нам придется молчать. Помолчим…

– Зеленые галстуки получили его, не живого, так мертвого, – гадливо сказал Руди. Уши лейтенанта были ярко-алыми – масштабное зрелище. Офицер больше не сдерживал свои чувства.

Я стиснул зубы. Друзья уходят, остается молчание. Обсуждать это – с кем? С теми, для кого сочувствие – всего лишь атрибут службы? Но почему я не вернул камни Юрию?! Как это было просто – вернуть! И человек был бы жив, он вновь, как и много лет назад, сделал бы реальностью свое желание жить. Хотя… Сохранялось ли у него теперь такое желание?

Стать богоравным, оставаясь во плоти – безумье души, сказал поэт Гончар. Ты лишил себя плоти, милый мой Странник, но стал ли ты после этого богоравным?

Я взглянул на затылки полицейских, расслабившихся за стойкой бара, и спросил Бэлу:

– Надеюсь, вы уже допросили нашего «жениха»?

– Какого?

– Только не говори, начальник, что ты не успел побывать на холме, – разозлился я.

– А, ты о психе с ножом, – догадался он. – С ним что-то странное. Показаний дает много, болтает без умолку, но все – на птичьем языке.

– Вы использовали волновой стимулятор, – констатировал я.