Агент «Никто»: из истории «Смерш»

- За победу! - с готовностью произнес Доронин.

- За победу мы выпьем, когда победим. А пока за то, что живы!

Михалыч опрокинул кружку, крякнул и захрустел огурцом. Петро и Ванятка не отстали от земляка, Доронин основательно пригубил, потянулся к хлебу, занюхал.

- Ну, как там, на «большой земле»? Знают про нас, про наши беды?

- Знают, верят, что скоро погоните врага со своей земли…

- Ты нам лекцию, Леонид, не читай. Нас агитировать не надо. Да и мы не те, что без конца встают и хлопают, когда начальство, извиняюсь, пукнет. Ты скажи, откуда знают, кто говорит? Коли человек, побывавший в нашей шкуре, - одно дело; а коли верхолет какой, который и немца-то живого не видал, а сам весь в орденах ходит, - это уж другой поворот.

- К чему это ты клонишь, Михалыч?

- А так я, видать, не от большого ума, - вздохнул хозяин и потянулся к фляжке. - Да и не за тем мы здесь сидим. Ведь тебя послушать пришли, а получилось все по-русски: спросили, как жив-здоров, ответа не дождались и - про свои горести.

- Так и мне интересно от вас узнать о тревогах партизан, чтобы на «большой земле» принимали меньше непродуманных решений.

Михалыч потянулся к Доронину, чокнулся кружкой с сидевшими молча земляками и выпил. Над столом замелькали руки: кто доставал из банки тушенку, кто отрезал ломоть хлеба.

- Тут у нас по весне приказ с «большой земли» пришел: дескать, чтобы ускорить победу над врагом, надо объявить ему «рельсовую войну».

- Это как? - спросил, надкусывая луковицу, Доронин.

- А так: нечего пускать под откос немецкие поезда, надо рвать рельсы. Мы-то поначалу не уразумели, спрашиваем командира, «а разве мы не рвем рельсы, когда на железку ходим?» А он говорит, дескать, теперь по-другому будет. Вот тебе, Михалыч, задание - за неделю разворотить взрывчаткой сто штук рельсов. И неважно, будут там на них в это время поезда или нет. Я-то в толк взять не могу: если немцы кого у железной дороги поймают, стреляют или вешают без разговоров. Ну, коли цена партизанской голове - фашистский эшелон с танками, тогда можно и на плаху. Мы для того и в лесу, чтоб головы класть, лишь бы врага меньше стало. А тут, мать твою, за метр железяки смертью платить? Да ее немцы через день отремонтируют. Мы грешным делом подумали, что это наше отрядное начальство чудит. А ребята из соседней бригады про то же рассказывают. Говорят, даже план по рельсам из Москвы спустили. Как в колхозе до войны. Чудно! Видать, кто это придумал, в мирной жизни любил рекорды ставить! Так что ж ты думаешь, под это, прости господи, мероприятие и взрывчатку самолетами забросили! Да что я тебе об этом толкую! Вот и думаю я… Да не только я один. Война без малого три года тянется, и конца края ей не видно, потому что в нашей деревне один дурачок Никитка, которого мать и за коровой присмотреть не допускает, а на «большой земле»! Не знаю, может, ты на меня завтра донос напишешь, да мне не страшно. Пока он до верху дойдет, я три раза под немецкую пулю попаду. А не попаду, так уйду за день до того, как меня НКВД брать придет. Один немцев давить буду, пока дышу, и никакой нарком-горком мне не указ, как их, сволочей, бить сподручнее…. Давай выпьем, а то спать пора…

Димсрис слушал рассказ Доронина с неприкрытым интересом. Он вспомнил, какой переполох поднялся весной, когда русские вдруг ни с того ни с сего стали взрывать железнодорожные пути, свободные от движения составов. В абвере ломали головы, пытаясь расшифровать скрытый смысл этих очевидно бестолковых акций. Тогда кто-то из штаба «Валли» высказал предположение, что началась масштабная операция по всему пространству занятой войсками вермахта территории: партизаны блокируют железнодорожное движение, составы скапливаются на станциях, и в это время русская авиация массированными бомбардировками уничтожает с воздуха то, что до этого пускали под откос лесные банды. Но налетов не последовало. Нет, авиация противника, конечно, беспокоила транспортные коридоры немецкой армии, но не более интенсивно, чем прежде. Вопрос, а зачем тогда взрывают голые рельсы, так и остался без ответа. До нынешнего дня…

- Как там сказал этот партизан? - переспросил Димсрис. - В их деревне один дурачок Никитка, а на «большой земле»… Знаете, Доронин, при случае я обязательно расскажу эту историю в Берлине, она там понравится. Ведь у нас тоже не больше одного дурачка на деревню, а мы три года топчемся в России. Кстати, если вы задумаете настрочить на меня в гестапо, вам не поверят…