Агент «Никто»: из истории «Смерш»

«Готовим пополнение, вышлем также документы и маршрут. Ваши товарищи».

Агентурная радиостанция «Бандура» продолжала «концерт» для немецкой разведки, исполняя «песни» на слова офицеров «Смерш» 2-го Прибалтийского.

- Фельдфебель Елкин! Елкин!

- Я здесь!

- Вас к капитану!

- Иду!

Небольшого роста черноволосый, темноглазый человек с угреватым лицом, украшенным шрамом на носу, пропищал тонким голосом «иду, иду!» и заторопился к белому, аккуратному домику, где размещалось руководство разведшколы «Абверкоманды 204». Елкин преподавал здесь парашютное дело, тактику и взрывотехнику, но начальство частенько использовало его как вербовщика, отмечая умение разбираться в людях, способность влезть в доверие к разочаровавшимся, утратившим веру в себя, в Родину, в победу советским военнопленным.

В школу Елкин пришел дорогой тысяч бывших красноармейцев: плен, лагерь, вербовка. Сослуживцам по школе рассказывал, что плена избежать не мог. В августе 42-го их бывшая воздушно-десантная бригада, преобразованная в гвардейскую стрелковую дивизию, воевала под городом Калачом. Комбат послал их в разведку, они набрели на немецкий обоз, втихаря разжились продуктами, прихватив две бутылки рома, и поползли назад. Метров через сто устроили привал, крепко выпили. Вдруг один из них, армянин по фамилии Степанян, возомнил себя кавказским орлом и в полный рост двинулся прямиком к немецкому штабу, помахивая ручной гранатой. Его сразу заметили, дали залп из минометов и накрыли всю разведку. Елкину, тогда он вроде звался Виктором Терещенко, осколками перебило обе ноги. До того, как ему скомандовали «хенде хох!», он успел лишь порвать комсомольский билет.

История эта была до слез похожа на множество трагических с оттенком героической романтики легенд, рассказанных бывшими солдатами и офицерами Красной Армии, оказавшимися за немецкой колючей проволокой. В эти истории верили и те, кто говорил, и те, кто слушал. Первые, по вполне понятной причине, чтобы легенда из их уст звучала достовернее; вторые кивали и сочувствующе цокали языком, потому что знали: усомнись они сегодня в правдивости товарища, завтра, когда дойдет очередь до исповеди, их тоже поднимут на смех. Но за глаза, по двое, по трое друзья по несчастью обсуждали обстоятельства пленения соседей по нарам, камере, комнате общежития разведшколы, - с легкостью находя детали, говорящие о том, что все было совсем не романтично. Просто хотелось жить. А это желание извиняло всякую придуманную неправду. И ложь друг другу прощали…

Раненые ноги Елкина по всем медицинским меркам зажили с необычайной быстротой. В декабре 42-го он, в числе шести десятков военнопленных, отобранных из двух сотен претендентов двумя офицерами абвера, вышел из вагона на станции Вано-Нурси, в Эстонии, куда привезли будущих шпионов рейха. Их помыли в бане, накормили, выдали курево и положили спать на чистые постели. Для бывших лагерников эти незатейливые блага были знаками возвращения к жизни.

Наутро новички по одному уходили на беседу, откуда возвращались уже агентами немецкой разведки, подписавшими, по сути, отречение от Родины. Агент Виктор Терещенко получил псевдоним «Елкин», так и записали в анкету. Теперь у бывшего инструктора физкультуры городского Дворца пионеров из города Сталино было две фамилии: курсанты называли его Елкиным, в немецкой канцелярии он числился Терещенко, и только один человек знал, что абвер готовит в диверсанты… Давида Тевелевича Ротштейна, еврея из города Черкассы. И этим человеком был сам Давид Ротштейн. Он больше всего боялся, что его раскроют, что кто-то предаст его, устраивая свое благополучие. Во время боев под Калачом ему удалось обзавестись красноармейской книжкой на имя погибшего Виктора Терещенко. Она хранилась в нагрудном кармане гимнастерки, отдельно от комсомольского билета и другой армейской книжки, выписанных на Давида Ротштейна. Когда минометы накрыли «пьяную» разведку, он быстро порвал свое «еврейское прошлое» и предстал перед немцами «гарным украинцем». Из знающих его никого в живых не осталось.