Агент президента

"На самом деле, так и есть", — ответил Ланни. И как если бы он совершил бестактность, он вернулся к картине на стене. — "Здесь у нас Давид, поздний и совсем другой стиль, отличающийся от Буше и Фрагонара. Он рисовал очаровательных дам, как вы видите. Но он стал революционером, и рисовал революционные сцены, страшные картины, но без сомнения, генерал Геринг захотел бы иметь такие образцы, только в качестве предупреждения немецкого народа. Все несчастия и разложение, от которых Франция страдает в настоящее время, идут от этого слепого восстания черни, которая смогла свергнуть своих правителей посредством копий и вил, но не смогла предотвратить передачу контроля в руки еврейских ростовщиков и спекулянтов. Вы согласны с такой интерпретацией французской истории, герр лейтенант?"

— Absolut, Herr Budd.

— Я чувствую, что слишком много говорю.

— О, нет, я уверяю вас, что я никогда не слушал более поучительного разговора.

— Я всегда чувствую себя взволнованным, когда посещаю такие старые здания. Этот замок, вы знаете, попал в руки революционерам. Они часто жгли здания, но у кого-то возникла более здравая мысль превратить этот замок в революционную штаб-квартиру. Вы можете представить себе сцены, которые происходили здесь. Толпы крестьян, шагающих и поющих свои неистовые песни, с кровавыми головами своих жертв на копьях. Вероятно, они ворвались в винные погреба и напились. В этом замке есть винные погреба, герр лейтенант?

— Да, конечно.

— Я полагаю, у вас тут также есть темницы?

— Есть небольшие комнаты в подвале, которые могут быть использованы для этих целей.

— С кольцами, установленными в кладке, которым могут быть прикованы заключенные?

— Я никогда не видел их, герр Бэдд.

"В этих старых местах иногда можно сделать ужасные открытия. Возможно, это заинтересует вас. И мы могли бы с вами пойти туда когда-нибудь и посмотреть, что можно там найти". — Лектор намекнул, а затем быстро отошёл от такого опасного предмета. Он вернется к нему позже.

IV

Они прошли в музыкальную комнату, там в одном углу стоял маленький инструмент французского ореха с богатой резьбой и инкрустацией. "Ах, посмотрите, une épinette!

[20]" — воскликнул Ланни. — "Из него нельзя извлечь много звуков, но, несомненно, он бесценен как антиквариат. В музыке произошла та же эволюция, что и на войне, герр лейтенант". Перед инструментом стоял стул, и Ланни спросил: "Могу ли я попробовать?"

Он сел, поднял крышку, и слегка коснулся клавиш. Послышался негромкий жестяной звук, и Ланни сказал: "Это то, что деды наших прадедов считали музыкой. Многие из лучших произведений Моцарта были написаны для такого инструмента. Я видел клавикорды, на которых он учился играть в маленькой квартире в Зальцбурге, где он родился".

Ланни сыграл обрывок из фортепианной сонаты Моцарта; Затем он встал и прошелся по комнате к прекрасному современному французскому инструменту, роялю, и сел там. Он нажал на педаль громкости и ударил аккорды, и пошёл гром. Он играл Horst Wessel Lied, походную песню нацистов, написанную берлинским штурмовиком, который, как говорят, был сутенером. Марш обладал чётким быстрым ритмом, и Ланни мог быть уверен, что герр лейтенант Рёрих был воспитан на нем. Судя по его внешности, он был молодым человеком, когда его партия пришла к власти, и его нынешнее положение указывало, что он должен был вступить в Гитлерюгенд мальчиком. Die Strasse frei Den braunen Bataillonen! Это было пророчество, которое сбылось. Когда песня была написана, именно красные господствовали на немецких улицах, а теперь последний из них был либо мертв, либо в концлагере. Это была маршевая мелодия, которая будила кровь любого, независимо от того, что он мог подумать о словах.

Ланни остановился и повернулся к своему эскорту. — "Das klingt besser, nicht wahr, Herr Leutnant?"

— а другой ответил: "Viel besser, gewiss."

"Я занял слишком много вашего времени?" — любезно спросил посетитель.

— "О, ни в коем случае".

Ланни снова повернулся к роялю, говоря: "Позвольте мне сыграть вам одну из мелодий, которые когда-то раздавались в этих элегантных комнатах". Он снова нажал на педаль и громко и энергично заиграл другую походную мелодию, которая будила кровь любого, независимо от того, что он мог подумать о словах. "Ah, ça ira, ça ira, ça ira!"[21] Это имело три смысла, пойдём, пройдём и сделаем, что надо. В этом случае работа заключалась довести аристократов до "фонарей" и развесить их цепочкой вдоль улиц французских городов. Акцент падает на "а" в слове ira, и когда французский революционер пел это, он шипел и выплёвывал с ненавистью, которая походила на возгласы нацистов, певших, что еврейская кровь будет стекать с их ножей. Увы, многократно угрозы обеих песен были полностью исполнены!