Утренние трубы разбудили меня после долгой ночи, полной ярких снов. Обнаженные женщины извивались передо мной, облизывали тело, предлагали фрукты и вино. Я смеялся вместе с ними и под обильные возлияния трахал их до бесчувствия. Ночь тянулась часами. Дважды я просыпался и искупал вину за распутные сны, но стоило мне закрыть глаза, как женщины появлялись снова и соблазняли своей плотью.
Я был потрясен, измучен, после ночного искупления вины спина горела, ободранная кожа кровоточила. В животе урчало. В этом и причина снов. Я был слишком строг к себе, и тело перепутало основные потребности, приняв голод за похоть. Нужно было разрешить себе немного перекусить. Может, немного черствого хлеба и соленого мяса… Я покачал головой. Позже схожу на кухню и возьму что-нибудь – утолить голод.
Одеваясь, я взглянул на вазу с фруктами у кровати.
Я умылся холодной водой из чаши и сел на стул, чтобы натянуть сапоги.
Я отогнал эти мысли, сосредоточившись на предстоящем дне. Я буду присутствовать на допросе пленных. Питаться их страхом. Возможно, задам несколько вопросов моему…
Острый сладкий привкус во рту застал меня врасплох, и я взглянул на свою руку: в ней была виноградная гроздь, и греховный сок стекал по подбородку.
Зарычав от гнева и стыда, я швырнул виноград на пол. Слабость! Прошло столько времени с тех пор… с тех пор, как я…
Откуда такие мысли? Явно не мои.
Я бросился к сундуку, откинул крышку и достал кнут. Я хлестал себя снова и снова, рассекая сквозь одежду спину и незажившие раны, и боль прогоняла всякое искушение.
Наконец, тяжело дыша, я опустил кнут; его ремешки блестели от крови. Спина горела, словно на нее насыпали раскаленных углей. Боль очистила меня, сделала сильнее. Я…
Я потряс головой, пытаясь прогнать эти мысли. Что со мной? Я опять заковылял к чаше, снова ополоснулся холодной водой, поднял глаза на зеркальце над ней и увидела свое измученное лицо, покрасневшие глаза и окровавленные после порки плечи.
Нужно убить всех незамужних женщин фейри.
А потом отражение замигало, и вместо себя я увидел улыбающуюся молодую женщину, ее светлые волосы каскадом спадали на обнаженные плечи. Мать Кассандры.
Я с воплем ударил по зеркалу, сшиб его на пол, и оно разлетелось на осколки.
И тут, к моему ужасу, в моей голове раздался издевательский смех.
Я разваливался на куски. Два дня. Два дня бесконечных видений еды, вина и танцующих передо мной голых потаскух. Дни выдались довольно тяжелыми, но я трудился не покладая рук, анализируя наши успехи, отдавая приказы командирам, изучая планы сражений и карты. Я старался держаться подальше от соблазнов, убирал вазы с фруктами, старался набивать желудок хлебом и водой и хлестал себя, пока одежда не пропитывалась кровью.
Ночи были ужасны. Без остановки играющий оркестр разгула и разврата. Мой мозг отравлен. Этой… этой…
Выродком! Как она это делает?
Я становлюсь слабее? Неужели? Нет! Это невозможно!
– Ваше Величество? Всё в порядке?
Я обернулся и уставился на фейри. Один из моих командиров. Он как-то странно на меня смотрел. Я понял, что стою, уставившись в пустоту, как глупая корова. Он взглянул на мою рубашку – всю в кровавых пятнах.
– Я в порядке! – резко ответил я и проследил за его взглядом. Дело не только в крови – я криво застегнул рубашку. По утрам я одевался без зеркала: в отражении каждый раз появлялась мать Кассандры.
– Убирайся с глаз! – рявкнул я, и он бросился прочь. Кулаки сжались. Мне нужно что-нибудь сломать. Мне нужно убить. Мне нужно…
Злые слезы навернулись на глаза, когда на меня хлынули образы, и я услышал ее смех. Снова.
– Нам предстоит шестичасовой марш-бросок…
Во влажной душной палатке я едва мог дышать. Попытался расстегнуть плащ. Вдохнуть свежий воздух. Но его не было. Генерал продолжал спокойно, как ни в чем не бывало: «Наши разведчики пойдут вперед – убедиться, что…»