Агентство Пинкертона [Сборник]

Крейн вспомнил: нельзя отдыхать. Сжимаясь и разжимаясь, как червь, он должен ползти от огня в самый далекий угол.

Огонь разрастался у дощатой стены. Крейн судорожно полз. Боль разрасталась. Усталость и боль становились сильнее страха и сильнее желания жить.

Крейн смутно подумал:

«…но если я сгорю, — я не сумею дать свои показания!..»

Он дополз и прижался к стенке лицом.

«Должен же наконец кто-нибудь из соседей…»

Крейн потерял сознание.

Дарроу говорил о предпринимателях и рабочих. Он описал тайные сборища Рыцарей труда и первые бои Западной федерации рудокопов. Он рассказал о Кэр д'Алене и стачке 1892 года, и о стачке 1899 года, которая была названа возмущением.

Он провел параллель между свидетелями обвинения и свидетелями защиты.

Высокий, широкоплечий, с седой прядью, упавшей на лоб, знаменитый адвокат стоял, зажимая в руке пенсне, и стекла пенсне загорались под электрическим светом, когда он взмахивал правой рукой.

— Джентльмены, вам предлагают умертвить Вильяма Хевуда… Я готов признать, что у многих видных граждан нашей страны есть серьезные причины желать его смерти,

— но только эти причины не имеют ничего общего с бомбой, разорвавшейся в предместье Калдвелла, ни с бомбой, брошенной на станции Индепенденс. Речи и статьи, стачки и митинги, должность секретаря Западной федерации рудокопов, роль организатора Индустриальных рабочих мира

— вот подлинный материал для смертного приговора Хейвуду. Я не ошибусь, утверждая, что этот приговор был вчерне заготовлен еще три года тому назад, когда Хейвуд публично сказал представителям Ассоциации владельцев: «Вы приходите и говорите сенаторам: Господа, конституция штата требует закона о восьмичасовом рабочем дне, но вот наше золото, которое лучше конституции…»

………………………..

Люди беспокойно теснились у входа в переполненный зал.

— Дарроу говорит?

— Говорит.

— И хорошо говорит Дарроу?

— Еще бы… Судьи и те протирают очки платками.

— Так их оправдают?

— Вряд ли…

— А как же Дарроу?

— Что ж, Дарроу, — говорит хорошо. В Идаго, видите ли, не оправдывают социалистов. Это — традиция штата.

………………………

— Джентльмены, замечательный случай! Пинкертоно-вцы заткнули тряпкой рот одному свидетелю. Но храбрый молодой человек сумел привлечь внимание соседей…

— Как это?

— Он устроил пожар. Сбежавшиеся рабочие нашли его полумертвым, развязали и привели сюда.

— Вздор!

— Джентльмены! Убедитесь сами…

От мрачной толпы под окнами здания суда отделился человек. Человек, покрытый грязью и кровью, поднялся по ступенькам и, пошатываясь, пошел коридором. Сторож у дверей в зал заседания взял его за рукав.

— Я — Джеральд Крейн, — свидетель.

— Поздно.

— Нет, не поздно еще, — сказал Крейн, и он был так страшен на вид, что сторож открыл ему дверь.

Дарроу говорил… Свидетели и корреспонденты, юнионисты и сыщики, судьи, присяжные и сторожа, Хейвуд и Джим внимательно слушали Дарроу. Быть может, только два человека слушали Дарроу рассеянно, поглощенные входной дверью. Когда у входной двери Крейн тихо прислонился к стене, Молли пальцами сжала решетку; Мак-Парланд вынул блокнот. На листке блокнота он писал записку сенатору Бэру.

Дарроу заканчивал речь.

— Я обращаюсь к господам обвинителям, к господам членам Ассоциации владельцев копей; ко всем надеющимся исцелить ненависть ненавистью; ко всем полагающим, что, уничтожив человека, можно уничтожить идеи и стремления человека… Я говорю вам: джентльмены, не будьте столь слепыми и столь безумными, — не думайте, что этой петлей вы задушите Западную федерацию рудокопов, что в этой могиле вы похороните мировое движение рабочих. Я обращаюсь к господам присяжным: джентльмены, Хейвуд умрет, — если вы этого захотите, — но миллионы рук протянутся для того, чтобы взять из окоченевших рук Хейвуда знамя и понести его к последней победе…

Дарроу кончил. Взволнованный зал готовился к перерыву.

Тогда сенатор Бэр встал. Его движенья были торжественны.

— Я прошу, — сказал сенатор, — во имя истины, я прошу допросить еще одного свидетеля, который опоздал не по своей вине. Смотрите!

Сенатор рукой указал на входную дверь.

— Смотрите! Это свидетель, предстающий пред судом самой свободной страны. Взгляните на его лицо, — это человек, чьи показания неугодны Западной федерации рудокопов?

Зал смотрел по направлению простертой руки сенатора. От входной двери к низкой площадке перед судейским столом шел Крейн. Его платье было разорвано. Распухшее лицо испачкано пеплом и кровью. Он шел спотыкаясь. Он расстегнул пиджак и жилет и пальцами рвал подкладку, в которой зашиты были бумаги.

— Выпейте воды, свидетель, — сказал судья Вудс неуверенным голосом.

Крейн молчал, озираясь. По одну сторону — судьи и двенадцать присяжных в одинаковых сюртуках. По другую сторону — зал. Молли, О'Нейл, Мак-Парланд, Джим, Хейвуд. Хейвуд смотрит, внимательно наклонившись к низкому барьеру. В расплывающемся множестве лиц Крейн одного за другим отобрал очевидцев необычайной и страшной судьбы, когда-то обещанной ему мистером Джилем. Еще предстоял конец, и, торопясь к концу, он ответил на вопрос судьи Вудса:

— Джеральд Питер Крейн, сэр.

— Свидетель обвинения?