Агенты Синлара

После того как прошла чудовищная слабость, Шенгуф очнулся здоровым или почти здоровым. Видимо, он пролежал тут, возле стены, весь вечер и ночь, ибо сквозь неровную дыру в оконном витраже, заливая всю комнату, лился яркий утренний свет. Руки и ноги снова стали его слушаться, тело подчинялось его воле, кроме… Он лишился голоса. Как он ни пытался издать хоть малейший звук, не получалось даже шепота. Он встал и почему-то сначала посмотрел в сторону брошенного им вчера ньитра. Там, где должен был отсвечивать холодным блеском металл, виднелась только кучка черной пыли, очертаниями напоминающая оружие. Император подошел, нетвердо ступая, и с досадой раздавил ее ногой. Ему ничего не привиделось. Его воспоминания обрели плоть, духи вернулись за его жизнью из обители умерших. Это был не кошмар, а еще более чудовищная реальность. Больше всего почему-то его бесили пророчества идиота Ци-Во. Сила Императора действительно возросла, раз мертвец сумел восстать из склепа, а уж прошлое в самом деле встретилось с будущим. Убить мало за столь точные прорицания, вот только если бы смерть Верховного Жреца, буквально накануне праздника, не увеличила бы общего смятения во Дворце. Все равно он не способен сейчас решить вопрос о преемнике, которого надо в таком случае назначать до захода солнца. Император досконально знал всю процедуру потому, что проходил ее многократно: за время его правления он отправил в мир иной тайно или явно не один десяток Верховных Жрецов, начиная с собственного покровителя еще в самом начале царствования.

Сегодня с утра его никто не тревожил, понятно почему. Но необходимо знать, что творится вообще. Он позвонил и скоро в дверях показался его дежурный секретарь, бледный, как покойник, но, похоже, все-таки вполне живой. Шенгуф поманил его рукой и написал на листе, как он иногда делал и раньше, когда не хотелось ни с кем разговаривать:

«Я дал обет молчания К'Таагу. До определенного времени. Что произошло в Ширтахо?»

Из сбивчивого рассказа он уяснил, что духи безумствовали до рассвета, разгромив множество покоев, напугав до потери памяти и чувств не только его часовых, но и великое число иных лиц, некоторая часть которых все еще лежит в глубоком обмороке. Остальные хоть и пришли в себя, но по-прежнему трясутся от страха. Поэтому подготовка к празднику может замедлиться. Шенгуф поразмышлял с полминуты, затем написал на листе:

«Невменяемых запереть в отдельных комнатах, но в Лантер не выпускать. Заменить их другими людьми из Города Воинов. Остальным вдолбить версию про побочный эффект влияния сильной бури вчера вечером. Подготовку ко Дню Ширк продолжать, как и прежде. Через два часа доложите мне обстановку в Империи обычным порядком. Делайте вид, что ничего не случилось».

Секретарь как будто приободрился, получив твердые указания в столь необычных обстоятельствах. Он поклонился и оставил Повелителя в одиночестве.

Человек, которого когда-то звали Канго, прижался лбом к стене комнаты и прикрыл глаза. Он надеялся только на то, — что этой ночью такого не повторится, ведь полнолуние двух лун уже миновало.

И зря.

Пока было еще светло, во Дворце кое-как восстановился обычный порядок, и занятые суетой служители, да и он сам, оправились от ночной паники. Шенгуф переехал в другие покои, приказав поменять всю обстановку в прежней резиденции, вставить новый витраж вместо выбитого и заделать в стене странным образом выжженную дыру. Новое помещение было менее комфортным, но оставаться на старом месте, где ему в каждом углу все еще мерещились красные глаза призрака, он не желал.

Шенгуф заставил себя переключиться, погрузившись в разборку донесений своих личных осведомителей, которых у него было множество. Люди писали доносы друг на друга, а он потом, сопоставляя их между собой и с информацией из третьих рук, потешался над человеческой глупостью, жадностью и недомыслием. Наибольшее удовольствие он получал, когда удавалось схватить кого-нибудь за руку на важном проступке или лжи, а затем с наслаждением любоваться зрелищем, как сановитый и прежде могущественный наместник какой-нибудь провинции в одночасье превращается в трясущееся от ужаса, безмозглое животное, предназначенное на убой. Ему было приятно осознавать, что люди злы и ничтожны, так что никто не заслуживает снисхождения.