Агидель стремится к Волге

Между тем семью его доставили в Москву, обеспечив ей по распоряжению Бориса Годунова торжественный въезд. Возглавляли процессию герои, отличившиеся при захвате знатных пленников. Но выглядели родственники сибирского хана не как пленные, а согласно своему высокому статусу — в дорогих парадных одеяниях, выделенных им властями для такого случая. Даже сопровождавшую семью Кучума свиту в полсотни человек обрядили во все новое. Царицы и царевны были в роскошных собольих шубах, привлекая к себе восхищенные взоры народа.

— Ух ты, лепые бабенки, на загляденье! — переговаривались люди.

— Верно, хошь и басурманки!

— Да ежли б наших баб так обрядить, чай, не хуже гляделись бы!

— И впрямь не хуже…

— Сколь же жинок у Сибирского салтана? — в недоумении воскликнул кто-то, сбившись со счета.

— Вроде как восемь, сказывали.

— Шутка ли! Да как же салтан со всеми ими управлялся?..

Оказав пышный прием семье старого Кучума, власти надеялись, что сумеют склонить его к согласию приехать в Москву. Но тот, несмотря на бедственное свое положение и понимание, что в Сибири он уже фактически не хозяин, гордо отверг выгодное для него во всех отношениях предложение.

После этого хан прожил совсем недолго — всего лишь пару лет. Никто не смог бы сказать наверняка, как именно он умер — своей ли смертью или насильственной, но всем было ясно, что с его гибелью Сибирское ханство кануло в лету окончательно.

XXII

На земли бывшего Сибирского ханства пришла ранняя весна. С отступлением беспросветных буранов и стужи природа менялась прямо на глазах. Освободились от снега уральские хребты. Исеть, Уй и Миасс, подпаиваемые озорными горными речушками, взыграли, руша, сбивая все на своем пути и увлекая с собой.

Точно так же сходили с ума от неудержимой радости зауральские башкиры, избавившись от гнета Кучумова царства, от беспрестанных набегов и грабежей. Это была первая весна, когда они, наконец, вдыхали чистый, живительный воздух полной грудью. И теперь им казалось, что темные времена миновали навечно, что отныне они смогут жить вольной жизнью, без страха откочевывать на яйляу, мирно пасти свои стада.

Весна царила и хозяйничала повсюду. Уже проклевывались на проталинах мать-и-мачеха и первоцвет, суетились и щебетали вернувшиеся из теплых краев перелетные птицы в ожидании, когда просохнет земля. Заботясь о продолжении рода, они вили гнезда и словно советовались друг с другом, как им воспитывать будущих птенцов…

Наблюдая и восхищаясь происходящим вокруг, Тюлькесура ехал трусцой, а за ним — небольшой отряд всадников.

— Вот ведь какая благодатная пора! Какое счастье — жить и знать, что ты снова хозяин этой земле, завещанной дедами и отцами?!

— Быть вольным — это уже само по себе счастье, — отозвался один из джигитов, восседавший на рыжем коне с белой звездочкой на лбу.

— Да, Хабибназар-кустым, — бросил через плечо Тюлькесура. — Только вот не все понимают, что такое настоящая свобода. Наш башкирский народ, чьи владения простираются от Тобола до Каспия, до Идели и Сулмана, так похож теперь на просыпающуюся от спячки весеннюю природу.

— Разве можно так говорить о людях, агай?

— Можно, Хабибназар-кустым, еще как можно! — усмехнулся Тюлькесура и, придержав коня, поравнялся с Хабибназаром. — Я многое узнал от своего олатая. Он рассказывал, будто предки наши жили богато и достойно, были не только сильными и бесстрашными, но и образованными. Всего у них было вдоволь, ни в чем не нуждались. А вот после черного нашествия все переменилось в одночасье. Ханов наших казнили, никого не пощадили. Ученых людей истребили. Было у башкортов больше семи десятков городов — ни одного не осталось, все спалили дотла. Ханства — как не бывало. Больше трех веков терзали с тех пор иноземцы землю нашу, грабили, унижали и уничтожали наш народ, довели его почти до вымирания. Жизнь — не жизнь, сон — не сон! И до того привыкли мы быть рабами, что даже сейчас, когда нет больше ни Казанского, ни Ногайского, ни Астраханского, ни Сибирского ханств, все так же безвольны. Все на кого-то надеемся.

— А что же нам делать?

— Что делать, спрашиваешь… Мы должны объединить все наши земли. Иван Грозный дал нам большие права. Они прописаны в Жалованной грамоте…

— Неужто это такая важная бумага?

— А как же, кустым! Другой у нас нет. Да и не надо. Ни Федор-батша, ни Годунов не посмели нарушить слово Ивана Грозного. Вот уже полвека, как хозяйничаем мы на своих землях, отвоеванных у наших угнетателей. И хвала Аллаху — сумели сохранить обычаи и язык.

— Верно! — воскликнул Хабибназар с таким жаром, что конь его чуть не шарахнулся было в сторону. — А ведь могли и забыть. Ни слова нельзя было вымолвить по-своему. Стоило рот раскрыть, как мурзы ногайские начинали насмехаться. А язык казанских татар вроде бы на наш похож. Сразу и не сообразишь, то ли по-татарски, то ли по-башкирски лопочут.

— Еще бы, ведь не один век бок о бок живем! А те, что к нам перебежали, когда татар насильно крестили, и вовсе как мы разговаривают.

— Да, щедрый и незлобивый у нас народ, ничего не скажешь, — вздохнув, с горькой усмешкой промолвил Хабибназар.