Агиология

Возрождение монашеского подвига в XIX веке, по отзыву И.М. Концевича, «имело всю полноту и цельность духовной жизни времен прп. Сергия и Кирилла Белозерского, а также сочетание отшельнического подвига внутреннего делания и служения миру, то сочетание, которое уже было значительно ослаблено в эпоху споров о нестяжательности Нила Сорского и Иосифа Волоцкого»[727].

Одним из самых ярких представителей возрождающейся школы умного делания был преподобный Серафим Саровский (1754–1833). Эта школа в то время была в забвении, но окончательно не иссякла, и знания о духовном делании все же кое-где сохранялось. Благословение на иноческий подвиг и заповедь о непрестанном творении молитвы Иисусовой преподобный Серафим Саровский получил от киевской затворницы, девицы дворянского рода Дарьи Тяпкиной, подвизавшейся под именем старца Досифея. 16 лет преподобный Серафим подвизался в общежительной Саровской пустыни, в возрасте 40 лет по благословению настоятеля начал подвиг пустынножительства. Одновременно с ним в Саровском лесу доживал свои последние годы старец Назарий, один из опытных делателей молитвы Иисусовой, восстановивший монашескую жизнь на Валааме[728]. Назария можно отнести к тем немногим инокам, «понимавшим и практиковавшим внутреннее делание, которое сохранилось в глубине монашества с древних времен»[729]. С этим старцем советовался митр. Гавриил по поводу неясных мест «Добротолюбия» при подготовке его к печати. К старцу Назарию приходили исповедовать помыслы многие отшельники, в том числе и преподобный Серафим[730]. По всей вероятности, благодаря старцу Назарию Серафим узнал о «Добротолюбии» и всецело проникся его духом (об этом свидетельствуют многие наставления и советы преподобного Серафима)[731].

Всем известно о необычайных аскетических подвигах Серафима Саровского – 1000 дней и ночей столпничества (стояние на камне), трехлетнее питание одной травой снитью, три года молчальничества, пятилетний затвор… Но для возрождающейся монашеской традиции такие подвиги не цель, а средство. Сами по себе они не полезны и, принимаемые как цель, могут даже повредить подвижнику. Для преподобного Серафима внешние подвиги были средством борьбы с духами злобы. «Выйдя победителем из этой страшной брани, преподобный Серафим вознесся на высоту древних величайших подвижников»[732]. В его образе, по словам прот. Г. Флоровского, «дивно смыкаются подвиги и радость, тягота молитвенной брани и райская уже светлость, преображение нездешнего света»[733]. Преподобный Серафим «напоминает древних тайновидцев», более всего – преподобного Симеона Нового Богослова «с его дерзновенным призывом искать даров Духа»[734]. В опыте Серафима Саровского «обновляется исконная традиция взыскания Духа»[735], всем известны слова этого великого подвижника о том, что истинная цель нашей христианской жизни состоит в стяжании «Духа Святаго Божия»[736], а все другое должно быть только средством. Под елеем, которого не доставало у юродивых дев из Евангельской притчи, прп. Серафим подразумевает не добрые дела, но именно благодать Святого Духа: «творя добродетели, девы эти, по духовному своему неразумию полагали, что в этом-то и дело лишь христианское… а до того? получена ли была ими благодать Духа Божия, достойны ли они ее, им и дела не было»[737]. Так со властью преподобный противопоставляет духовность морализму. «Дух подается, но и взыскуется. Требуется подвиг стяжания. И подаваемая благодать открывается в некоем неизреченном свете. Беседа с Мотовиловым прп. Серафима внутренне принадлежит византийской традиции и в ней она становится вполне живой»[738].

Духовный опыт преподобного Серафима является свидетельством непрерывности и преемственности православной мистики: «Путь православной мистики и цель ее – стяжание Святого Духа, а не подражание страдающему Христу и не жертвенное самоистязание… Эта традиция нашей мистики идет от древнейших духовидцев Востока, эта линия тянется от псевдо-Дионисия через Максима Исповедника, Симеона Нового Богослова, Григория Паламу к подвижникам и мистикам наших дней, когда еще раз расцветает в лице преподобного Серафима Саровскаго и опытно раскрывает в его беседе с Мотовиловым то, что было драгоценным сокровищем в мистической ризнице Востока: видение обоженной полноты человеческого существа»[739].

Так хранящийся в глубине монашества и почти уже иссякший опыт внутреннего делания соединяется в преподобном Серафиме с возрожденным Паисием Величковским учением святых отцов об умной молитве и дает в лице Саровского подвижника такой плод, «который поражает и до наших дней величием и державностью весь духовный мир»[740].