Вот как отзываются о прп. Ефреме древние церковные писатели. Созомен отмечает, что прп. Ефрем «служит особенным украшением кафолической церкви… Проводя жизнь в монашеском любомудрии, не учившись и не подавая надежды, что будет таким, он вдруг показал столь великую ученость на языке сирийском, что постигал высшие умозрения философии, а легкостью и блеском слова, также обилием и мудростью мыслей, превзошел знаменитейших греческих писателей: ибо если сочинения последних перевести на сирийский, или какой другой язык, и лишить их, так сказать, приправы греческих оборотов речи, то они тотчас же разоблачатся и потеряют прежнюю приятность; а сочинения Ефрема не таковы. Еще при жизни все написанное им переведено на греческий язык и остается доныне, однако же немного отступает от природного своего совершенства. На греческом ли читаете его, или на сирийском языке, он равно удивителен»[537]
. И епископ Елинопольский Палладий пишет: «Ты, конечно, слыхал о делах Ефрема, диакона Эдесской Церкви. Он достоин, чтобы помнили о нем благочестивые рабы Христовы. Достойно совершив путь Святого Духа и нисколько не уклонившись от стези правой, он удостоился дара естественного знания, за которым следует богословие, и наконец блаженство… Сей знаменитый муж оставил после себя и сочинения, из которых очень многие достойны изучения и свидетельствуют о великой его добродетели»[538]. Суждения древних писателей о выдающемся значении прп. Ефрема подтверждают и современные патрологи. «Св. Ефрем, бесспорный глава всех сирийских писателей, поднял сирийскую литературу до подлинных высот. Даже в общем сонме отцов Ефрем занимает выдающееся положение как по многочисленности своих трудов, так и по значительности учения» (И. Ортиц де Урбина)[539].Преподобный Ефрем высоко ценил и прославлял отшельничество, но не видел в монашестве внешнего «бегства от мира». Для него в иночестве главным было «внутреннее анахоретство», «исихия», поэтому он считал монашество вполне совместимым с пастырством, миссионерской и преподавательской деятельностью на пользу Церкви.
Преподобного Ефрема вместе с прпп. Антонием Великим, Пахомием Великим, Василием Великим и Иоанном Златоустом причисляют к числу наипервейших и наиглавнейших отцов монашества, навеки запечатлевших в своих произведениях высокие идеалы иночества[540]
.Еще один известнейший сирийский подвижник –
На 12-м году жизни Симеон поступил в монастырь. Сначала он подвизался в общежитии, затем жил отшельником в северной Сирии, близ селения Таланиссы. В этот период, еще до начала подвига столпничества, молва о Симеоне распространилась повсюду, и к нему начали стекаться почитатели. «И когда со всех сторон народ устремился к Симеону, то путь к нему стал похож на реку; само же место его подвигов напоминало море, в которое впадали многочисленные потоки. Ибо к нему устремились не только жители нашего государства, но и измаильтяне, и персы, и армяне, подвластные персам, и иверийцы, и гомериты[541]
… Приходило также много людей, живущих на отдаленнейших границах запада: испанцев, британцев, галатов[542] и других… А об Италии и говорить нечего, ибо сказывают, что в великом Риме муж этот пользуется такой славой, что на вратах всех мастерских прибивают небольшие его изображения[543] в надежде благодаря им получить защиту и безопасность»[544]. Блаженный Феодорит пишет, что прп. Симеон приступил к стоянию на столпе «считая столь великую почесть неуместной для себя» и «обременяясь неудобствами подобного образа жизни»[545].На столп Симеон взошел ок. 423 г. Столп поначалу был невысоким (около 2,6 м), но затем достраивался, пока не достиг приблизительно 16 м (по другим источникам 20 м) в высоту. Подвиг столпничества, конечно, был начат не без воли Божией. «Это новое и небывалое зрелище Он устроил для того, чтобы необычайностью его привлечь всех приходящих посмотреть на него и сделать их более готовыми к назиданиям святого»[546]
.Всю ночь и день до девятого часа Симеон проводил в молитве. Потом поучал присутствующих, выслушивал прошения каждого, совершал исцеления, прекращал ссоры враждующих. На закате он снова начинал беседу с Богом.