Агитбригада 2

Колючий ветер резко швырнул мне в лицо горсть острых дождевых струй, я поспешно втянул шею в ворот тулупчика, сунул руки поглубже в рукава и торопливо почесал в трактир, где мы теперь жили. Под ногами противно хлюпала грязь. Дорога была скользкой от разбухшей глины. Один раз я чуть не поскользнулся и не поехал в овраг.

На дороге я растерянно закрутил головой — не помню, в какую сторону.

Раздумывать было некогда и я, как любой нормальный мужик, пошел налево. Пройдя довольно большой кусок дороги, я внезапно вдалеке увидел отливающую чернотой гладь пруда и понял, что не всегда налево — это хорошо. Решил вернуться. Затем, соответственно повернул направо. Пошел дальше. Дождь усилился и теперь идея уйти пораньше спать уже не казалась мне такой замечательной.

Прошел ещё мимо дворов пятнадцати и вдруг уткнулся в тупик. Дальше дороги не было.

И вот что делать? Где этот проклятый трактир?

— Енох! Моня! — жалобно позвал я, — кто дорогу помнит?

— Зачем ты пошел, не зная дороги, да ещё и в такую погоду? — набросился на меня Енох, — сейчас промокнешь, заболеешь, как тогда?

— Это когда? — спросил Моня.

— Да в Вербовке, как мы только познакомились… — начал было Енох, но я рыкнул:

— Тихо!

И бросился за угол забора, где притаился и стал смотреть.

Мимо меня, но не рядом, а на отдалении, вдруг торопливо прошел мужик.

Вроде мужик.

Он прошел и скрылся за углом.

— Енох! Моня! Вы это видели? — свистящим шепотом спросил я. — Мужик ходит.

— Да нет, это баба! — не согласился со мной Моня, — в юбке же.

— Генка прав, это мужик! — поддержал меня Енох, — движения как у мужика и широкоплечий.

— Здесь нет мужиков! — огрызнулся Моня, — ты что не слышал, что Анна говорила?!

— Не спорьте, — ответил я, — я сейчас пойду туда и гляну — мужик или не мужик.

Я пошел по дороге в ту сторону, где прошел непонятный бабомужик, и тут от порыва ветра тучи на небе разошлись и блеснула луна. В её неясном свете стало видно следы на дороге.

— Мужик! — удивлённо сказал я, разглядывая след примерно сорок пятого размера.

Глава 26

Агитбригада «Литмонтаж» давала вечернее представление. Агитационное шоу проходило в том же актовом зале, где вчера состоялась беседа и знакомство с коллективом коммунарок, и шло уже добрых сорок минут.

В данный момент на сцене находились Зёзик и Гришка, которые лихо исполнили агитационные куплеты:

— Мы — комсомолия,
С железной волею,
Мы строим новой жизни путь!
Эй, твёрже ногу!
Попу и богу
С того пути нас не свернуть!

— Пропел Гришка и издал разухабистый молодецкий свист, который всегда вызывал неистовый восторг у публики. А Зёзик витиевато изобразил спиккато на скрипке. И после этого Гришка и Зёзик поклонились в ожидании бурных оваций.

Однако в ответ раздались лишь жиденькие вежливые аплодисменты. Публика смотрела на них молча. И так уже продолжалось на протяжении этих сорока минут.

У меня создавалось такое впечатление, что коммунарки терпеливо ждут — не дождутся, когда наше представление окончится.

Гришка выскользнул за кулисы, а Зёзик остался на сцене, куда уже выскочила Нюра. Она была в эффектно рваном кумачовом платье, которое олицетворяло революционную суть. Перемежая танцевальные па с сальто, она станцевала танец нищих, который всегда был у нас гвоздём программы.

В ответ зрительницы опять лишь деликатно поаплодировали.

Затем на сцену выскочили Бывалов и Караулов, оба в матросских костюмах, и вприсядку лихо принялись выплясывать «Яблочко», а на гармошке наяривал Зёзик.

Нюра заскочила за кулисы, взглянула на нас и, не сдержавшись, всхлипнула.

— Что? Не проняло? — удивился Гудков, осторожно заглядывая сквозь щель кулис в зал. — Гля, даже на «яблочко» не умиляются, чёртовы бабы.

— Не может такого быть! — вытаращился Зубатов. — Всегда всех пронимает. Особенно баб.

— Вообще не реагируют. Никак, — чуть задыхаясь зло выпалила Нюра и вытерла слёзы тыльной стороной ладони, стараясь не размазать грим. — Даже от моего сальто ни разочку не ахнули. Ничего не понимаю! Как так-то?!

— Ладно! Давайте-ка попробуем чечёточников, — сквозь зубы процедил Гудков.

— Макар… т-ты уверен? — удивился Зубатов, — нынче чечётка идеологически не приветствуется, сам же знаешь это…

— Знаю, Виктор! Но я или пробью эту бабскую закостенелость и достучусь до них, или… даже не знаю! — фыркнул Гудков и рыкнул, — так, Клара, быстро давай костюмы чечёточников и выпускаем Люсю и Жоржа! Рыжова, Бобрович, вы готовы?! Через шесть минут выход!

— Макар, но ты же сказал, что Жорж… — ошеломлённо шикнул ему почти на ухо Зубатов, я услышал, так как стоял рядом, подавая реквизит.

— Я сказал — выпускай! После «яблочка» объявишь чечёточников. Если даже это не подействует, тогда даже не знаю.

— Да ладно, чечётка всегда действует, — отмахнулся Жорж, который явно обрадовался, что его вновь выпускают на сцену, хоть и без репетиций.

— Ага, — нервно хохотнул Гудков и вытащил папиросу, — держитесь, дамочки!

— Макар, здесь не курят, — напомнила ему Клара.