Агломерация (СИ)

Слова прозвучали как гром среди ясного неба. Ясуо вздрогнул. Он подумал, что сейчас все посетители лапшичной и сам Старый Ма уставятся на них, открыв от изумления рты, но это было не так: повар продолжал работать черпаком, а едоки — палочками и ложками, и рты их открывались только для того, чтобы принять очередную порцию изумительно вкусного рамэна. За спиной, громко переговариваясь, проходили посетители Ночного Рынка, и никому из них не было дела до двух мужчин за стойкой, один из которых, похоже, сошел с ума: опасные слова бесследно утонули в перезвоне колокольчиков, громкой музыке и рыночном гомоне.

— Но ведь они… — начал было Ясуо, но Йи не дал ему договорить.

— Речь не идет о вступлении в банду. От тебя не потребуют приносить клятвы и принимать заповеди. Он не занимается вербовкой, ему просто нужны люди для операции.

— Неужели у Семи Наций не хватает людей? — Ясуо недоверчиво покачал головой. — Говорят, в последнее время они почти догнали по численности Три Семьи.

— Семи Нациям хватает людей. Но у моего партнера тоже есть свои интересы.

— Сколько платят?

— Две тысячи международных кредитов.

Ясуо остолбенел. На эти деньги можно было прожить месяц в одном из центральных секторов, а в Сумеречном — и все три. Хорошие деньги. Просто отличные деньги. Но Семь Наций? С ними стоило связываться разве что от безысходности.

— В чем заключается работа?

Йи ухмыльнулся.

— Для тебя — ничего сложного: придется как следует поработать мечом.

— Не знаю, — Ясуо с силой потер шрам на переносице. — Я должен подумать.

— Конечно, — сказал Йи, поднимаясь. — Ты знаешь, как со мной связаться.

Прихватив маску со стола, он развернулся, чтобы уйти. Ясуо посмотрел ему вслед, но так и не решился окликнуть, и Йи очень скоро скрылся в толпе.

Ясуо глянул в свою миску — рамэн остыл, поверхность бульона подернулась жиром. Он взялся за ложку, сделал первый глоток и понял, что совсем не чувствует вкуса.

Небо над портом было затянуто плотным слоем облаков, мягко подсвеченных снизу городскими огнями: красным и оранжевым — над P-сектором, зеленым и желтым — над восточной частью Агломерации, холодным белым, с мечущимися пятнами прожекторов, — над Стрингом. И только над Сумеречным сектором небо было темно: центральное освещение здесь отключили давным-давно, а света, самостоятельного проведенного жителями старого порта, хватало только на то, чтобы освещать их импровизированные дома. Некоторые расщедривались и вывешивали у дверей фонари, подключали к своим генераторам гирлянды, перекинутые над проездами или обмотанные вокруг стоек навсегда замерших подъемных кранов.

Темнота правила старым портом, но свет огрызался и то тут, то там вырывал у нее куски: то полукруг асфальта, пересеченный линией никому не нужной уже разметки, то — ребристый бок контейнера с распластанным драконом, намалеванным поверх логотипа “BWT”, то конус воды, выхваченный береговым прожектором.

Той ночью Ясуо так и не смог уснуть.

Тесное помещение, которое он делил с пятью другими людьми, действовало ему на нервы. Соседи ворочались на своих матрасах, храпели, сопели, вздыхали, бормотали во сне, за стеной кто-то громко трахался. Отверстий, проделанных в стенах контейнера, не хватало, и воздух, застоявшийся, спертый, тяжелый от дыхания шестерых мужчин, с трудом проникал в легкие. Пролежав без сна почти два часа, Ясуо поднялся, пробрался к выходу, перешагивая через спящие тела, и по приваренной к наружной стене лестнице взобрался на крышу.

Отсюда, с высоты третьего яруса, Сумеречный сектор казался темным, плоским и совершенно пустым. Никакого сравнения с яркими огнями старого заунского порта и вечной сутолокой ионийского гетто, в которых прошла большая часть жизни Ясуо! Воспоминания отозвались неожиданно острой болью, он даже удивился — казалось бы, давно уже смирился с тем, что прежняя жизнь потеряна навсегда.

Но некоторые вещи, давно уже ставшие частью тебя, не так-то просто отпустить.

Ясуо с детства рос с мыслью, что проведет жизнь в служении своей Семье — как его отец, как дед, как дед его деда. Он с молоком матери впитал Кодекс, свод правил, по которому жили поколения его предков, и старался следовать ему, когда только мог. Он был старателен в обучении, храбр в бою, верен в дружбе, чист в любви и почтителен в служении, но он совершил ошибку, одну единственную ошибку, перечеркнувшую все, что он сделал правильно.

Он не смог умереть.

В самом начале своего изгнания, Ясуо раз за разом перебирал подробности того дня, когда вся его прежняя жизнь пошла прахом. Будто наркоман, знающий, что с каждой новой дозой причиняет все больше вреда своему организму, но неспособный отказаться от пагубной привычки, он проматывал в голове события, обдумывал свои действия, пытался понять, действительно ли он попустился своей честью, нарушив кодекс, но раз за разом приходил к одному и тому же выводу: преступления не было.