Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста

Сегодня благодаря публикациям архивных документов мы знаем, что после ареста и допроса, который проводит сам Берия, Миронов пишет на его имя заявление о полной готовности дать показания против Фриновского и Ежова (их арестуют на несколько месяцев позже) и становится одним из главных свидетелей, обвиняя их в том числе и в заговоре против Сталина.

Миронов стремился переложить всю ответственность на Ежова и Фриновского, возможно, ему намекают на некоторое облегчение его участи, если он даст подробные показания. Но в феврале 1940-го всё заканчивается – у Агнессы не принимают передачу и сообщают ей обычную формулу: “Десять лет без права переписки”, означающую расстрел. Агнесса, в отличие от многих, это сразу понимает. Она вообще ведет себя чрезвычайно собранно и трезво, не обивает пороги, не пишет писем Берии и Сталину (для этого она слишком умна). Она поступает самым естественным для себя образом: начинает новую жизнь.

Это вовсе не просто – муж репрессирован, ей уже 37. Но всё устраивается прямо в семье – двоюродный брат Миронова только что овдовел, и это упрощает ситуацию. Михаил Король старше Миронова, тоже воевал в Первую мировую и гражданскую, потом был начальником Главного управления кинематографии, а затем по заданию военной разведки несколько лет находился в США. Чудом избежал ареста в 1937-м и к моменту романа с Агнессой работал редактором и переводчиком в Госкино. В отличие от Миронова, Король – интеллигент, человек думающий и читающий, и он на самом деле предан не Сталину, а своим марксистским идеалам и революции. Конечно, Агнесса не любит его так, как любила Миронова, но относится к нему с уважением, и этот брак для нее – несомненно хороший выход.

Но очень быстро наступает 1941 год, начинается война. Агнесса драматично описывает эвакуацию из Москвы – но она не Наташа Ростова из “Войны и мира”, своих вещей не выбрасывает, а наоборот, очень переживает их потерю:

Агнесса не могла пережить потери вещей, пилила папу, что он позволил перебросить чемоданы на другую машину и что оставили в Москве у кого-то. “Я была богатая женщина, – говорила она отцу, – а теперь у меня ничего нет”. Но что он мог? Были паника, раздражение, истерики, люди с “Мостехфильма” кричали, что наша машина вся завалена вещами, что другим некуда грузиться, кричали: “Сбросить!” Когда мы ехали на пароходе, Агнесса еще не остыла и только и знала, что говорила об этих вещах. (Это были вещи, привезенные из Монголии, она всё-таки многое сумела сохранить после конфискации), – вспоминала ее падчерица, дочь Короля.

В эвакуации Агнесса, недавно имевшая целый штат прислуги и жившая в особняках и огромных квартирах, оказывается в крошечной комнатушке, которую она вынуждена делить с другими эвакуированными. Но она приспосабливается, ничего не стесняется, даже торговли на рынке. По-видимому, ее независимый характер, гордость – и становятся причиной ареста. Избежав участи жен, арестованных за своих мужей в 1937–1938, Агнесса становится жертвой самого обычного бытового доноса соседей, с которыми делит комнату. Поэтому она получает в 1942-м фактически минимальный срок: 5 лет за антисоветскую агитацию. И по иронии судьбы оказывается в тех же местах Казахстана, по которым ехала когда-то в салон-вагоне с Мироновым. Это действительно качели судьбы – оказаться теперь в тюремном вагоне с уголовницами, которые издеваются над ней, перенести страшный пеший этап, в котором идущие рядом замерзают насмерть, едва не погибнуть от дистрофии:

Оледеневших мертвецов ставили стоймя около уборной. Затем освободили сарайчик и стали складывать штабелями туда, но и там места не хватило, тогда – на террасу у выхода. Складывали голыми, кое-как прикрывши сверху. Навалили столько, что дверь плохо открывалась, приходилось на нее нажимать, чтобы выйти. Некоторые лежали “раскорякой” – то затвердевшая рука высунется, то нога. Проходя, заденешь. Или надо перешагивать. Ко всему этому мы скоро привыкли. Иной раз выхожу, мертвецов дверью отжимаю и думаю с удивлением: “Что это со мной? Это же мертвецы, а я их не боюсь, как будто это дрова”. Перешагну через ноги, руки и иду как ни в чем не бывало. Подумала: “Если бы это в нормальной жизни, то я не поверила бы, что так жить можно. А я тут не обращаю внимания и живу. И я всё перенесу и не умру! Я не умру, не умру, со мной этого не случится”.

Агнесса и тут не сдается, не падает духом и проявляет чудеса выживаемости:

А еще знаете, что мне помогло? Я никогда ни одного дня не носила тюремной или лагерной одежды. Мне казалось, что стоит надеть их одежду – эти ватные брюки или куртку с торчащей из дыр ватой, – и ты уже не человек, ты уже превратился в раба в глазах всех и в своих собственных, раба, которым можно как угодно помыкать. Надо было сохранить свое человеческое достоинство. Я и старалась держаться так – не сдаваться, не уронить себя. И это мне помогло.