— О, теперь я уверен, что это был Жюль Глобер! Надеюсь, вы его не испугались?
Ксавье не скрыл, что испугался, но не брата, а подстроенной ему ловушки, хотя и был уверен, что выберется из нее.
— Во всяком случае не из страха я произнес вдруг те удивительные слова, которые меня самого повергли в недоумение: «Конечно, я ни о чем другом и не помышлял бы... Но в сентябре я поступлю в семинарию».
— Вы так и сказали? Грандиозно!
Мирбель выделил это слово особым ударением. Смех у него был молодой, раскатистый.
— И вы вернулись в зал?
— Нет, я воспользовался тем, что они остолбенели, и кинулся вниз, в прихожую, за пальто...
Мирбель уже не смеялся. Он еще ниже наклонился к Ксавье, он не сводил с него взгляда, словно гипнотизируя его:
— Бедняжка! Так вот из-за чего вы готовы загубить свою жизнь!
Ксавье ответил ему спокойным голосом:
— Вы все-таки этого не думаете, правда? И знаете, что самое странное в этой истории: стоило мне только произнести ту смешную фразу, как я понял, что уже давно это знал, но не смел себе в этом признаться. Все было чистой правдой: да, я поступлю в семинарию, в этом мире для меня нет иного выбора. Та девушка встала на моем пути лишь для того, чтобы заставить меня заявить вслух, при свидетеле: «В сентябре я поступлю в семинарию!..»
— Ну да, — прервал его Мирбель (но его смех звучал уже по-другому), — малютка Глобер появилась на свет специально для того, чтобы вызвать реплику в драме, герой которой — Ксавье. Ведь судьбой Ксавье заняты земля, рай и ад! А потом эта жалкая тварь может тут же сдохнуть.
— Вы меня не так поняли, — слабо защищался Ксавье.
Но Мирбель снова напал на него глухим от бешенства голосом:
— Все вы, христиане, вызываете во мне отвращение, вернее, вызывали бы, не считай я скорее смешным ваше желание быть в числе тех немногих избранных, что не обречены на вечное отчаяние. Не знаю, есть ли в мире что-нибудь более гнусное, чем экстаз, в который впадает Паскаль[4] при мысли, что одну каплю крови Христос пролил лично за него.
— Я и хочу стать священником, — сказал Ксавье, — чтобы быть на стороне грешников, посвятить себя им, отдать им себя без остатка, спастись вместе с ними или вместе пропасть...
Но Мирбель не сдавался, он даже повысил голос:
— Нет, вы как все, вы тоже сводите все к самому себе. А меня, для чего вы меня встретили? — спросил он вдруг резко. — На что вас толкнет наша встреча в этом вагоне?
— Меня — не знаю... но вас, быть может, вас двоих...
— Нас двоих? Что вы хотите сказать?
Он говорил резко, отчужденно. Ксавье пробормотал:
— Вас ведь двое. Я видел вас вместе на перроне. Я понял...
— Нет уж! Куда вы лезете? Если вы воображаете, что я вам позволю совать нос в мои отношения с женой...
— О, конечно, вы вправе мне это запретить.