Агния Барто

Там свой комфорт и свой уют,
Балбесы разные снуют,
Заняты амурами
На балдежном уровне.

Хотя ценители «балдежа» вряд ли включают в свой жаргон уничижительное слово «балбес», поэт с полным правом употребляет его в своем «объективном отчете», ибо между словами «балбес» и «балда» — прямая семантическая связь. Благодаря «балбесам» и старинному метафорическому выражению «заняты амурами», давно уже всерьез не употребляемому, ирония усиливается, заостряется, переходит в сарказм. Хотя ничего худого о «балдеже» впрямую не сказано, но «амуры на балдежном уровне» настолько далеки даже от заурядного салонного флирта, что автору больше и не нужно ничего пояснять.

Завершает стихотворение своеобразный эпилог.

А что с девчонкой молодой?
Она теперь балда балдой,
Достигла невозможного:
Надежно обалдежена,
Считается звездой.

Сила сатиры — в краткости, в том, что все эмоции, все эпитеты, все сильные, быть может, и не совсем цензурные выражения, которые хотелось бы высказать поэту-сатирику по адресу возмутившего его явления, упрятаны в подтекст, в междустрочья, в «эфир», окружающий словесную материю стиха. Поэт сохраняет беспристрастность, объективность, говорит (от себя или от лица героя) только самое главное. Но в том и проявляется его талант сатирика, что читатель «закипает» и все невысказанные поэтом слова досказывает сам.

От имени подростка в яркой рубашке и джинсах написано стихотворение «Я не понравился ему» — спокойное внешне, в меру шутливое, несколько даже рассудочное. О «нем», на кого яркий рисунок рубашки действует, как красная тряпка на индюка, почти ничего не сказано. Только приведена брань, которой «он» осыпает героя и подобных ему пареньков: «Вы пустозвоны, пустомели!» Однако образ современного то ли пришибеева, то ли человека в футляре, а вернее, странной помеси того и другого вырисовывается достаточно четко.

Впрочем, бывает, что от возмущения герой не выбирает дипломатических выражений. Предательство друга, о котором подросток с беспощадной откровенностью рассказывает в стихотворении «Кто я?», вызывает у него реакцию, описанную следующим образом:

Его я, между прочим,
Погладил по лицу —
Парочку пощечин
Выдал подлецу!

Правда, по жанру эти стихи напоминают, скорее, исповедальный рассказ, чем сатиру.

В стихотворении «Разговор», где использованы жанровые приемы эпиграммы, средством убийственно-меткого разоблачения становится остроумная игра слов, похоже, и впрямь подслушанная поэтом «у народа, у языкотворца». Вот это стихотворение целиком:

Тот разговор, не стану врать я,
Сама я слышала в метро:

— Ну, мама, сделай мне добро —

Десятку дай, ведь люди — братья...
— А для тебя,— сказала мать,—
А для тебя и слово «братья»
Произошло от слова «брать».

Ложная и потому парадоксально-забавная, с точки зрения науки, этимология слова «братья» в контексте стихотворения как нельзя точнее определяет критикуемое явление: поистине родственную связь между хищным иждивенчеством и демагогической спекуляцией на благородных гуманистических принципах нашего общества. С точки зрения нравственно-этической, эта этимология оказывается истинной: для подростка-потребителя, нагло заявляющего о своих правах на иждивенческий образ жизни, любые святые и гуманистические понятия сопряжены со словом «брать». Сходный характер подростка раскрыт и в стихотворении «Вариант хорошей мамы», где сын признает за собой только привилегии, а за мамой одни лишь обязанности ублажать свое дитя. При этом герой в обоснование своих паразитических наклонностей настойчиво апеллирует к самоотверженной родительской любви и доброте: «Должен быть характер мамин обязательно гуманен».

Подобно своим героям, Агния Барто как поэт тоже «все время разная». Вероятно, иначе не может и быть, если поэт живет жизнью своих героев и читателей, поколения которых сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой. И в то же время на протяжении десятилетий Барто остается самой собой, что для художника является жизненно важным. Продолжаются стиль, темы, проблемы, даже герои. Ведь последние растут. И поэт пристально следит за чудом превращения беспомощного младенца во взрослого человека.

* * *

В почте Агнии Львовны есть письмо молодой женщины, которая рассказывает, как четверостишие «уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, все равно его не брошу, потому что он хороший» соединило ее с любимым человеком. Его звали Михаилом и у него были какие-то неприятности. Она послала ему четверостишие, которое помнила с детства, как признание в любви. И этот язык оказался для молодых людей общим.