Агония

Даша сидела на подоконнике, вытягивая руку, ловила ладошкой мелкие капельки, вытирала лицо и грудь. Только сейчас, когда рассвело и засеребрились лужи, и дом напротив, шагнув из ночи, взглянул на наступающий день черными окнами, духота отступила. Даша в эту ночь не спала - то читала (томик Есенина и сейчас на смятой подушке), то так лежала в тяжелой полудреме. Вспомнила Даша, как увидела его в смокинге и лакированных туфлях, золотоволосого и весело пьяного. Он поднимался по ступенькам, прыгая через две, и кто-то рядом сказал: "Паненка, это Сергей Есенин". Она взглянула ему вслед равнодушно, не подозревая, что золотоголовый все про нее, Дашу, знает, он уже написал:

Глупое сердце, не бейся!

Все мы обмануты счастьем,

Нищий лишь просит участья.

Глупое сердце, не бейся.

Любовь и грусть поэта, рядом серая ненависть Корнея, и эти двое, которых разместили на первом этаже. Ребятишки, судя по всему, битые, что-то Корней задумал, раз поселил ребят в номере, который и прослушивается, и просматривается. Почему в гостинице поселился Леха-маленький?

Ночь была пестрой: то Дашу околдовывал Есенин, то выступал из мрака Корней. Потом они оба пропадали, Даша всматривалась в лицо простоватого парня в пиджачной паре. Даше указали на него со словами: "Запомни его. Паненка, и остерегайся: только с виду он прост, серьезный мальчонка, в угре служит".

Ведь русским языком сказали, а она не остереглась.

Все кончается, ночь тоже кончилась. Даша умылась и оделась, вышла в коридор и увидела Леху, который ввел с улицы в холл сгорбленного старичка.

Маленький, на тонких ножках, лицо - испеченное яблоко - не человек, мерзлота одна, крови человеческой по одному его слову пролито - в ней дюжину таких утопить можно. Никто не слышал, чтобы старичок даже пустяковое преступление совершил, однако среди уголовников он был почитаем, звали его Савелием Кирилловичем. Обладал он феноменальной памятью, знал о преступниках практически все, уголовный розыск пользовался картотекой, уголовники. - Савелием Кирилловичем.

Он вошел, опираясь на руку Лехи, хотя в помощи не нуждался абсолютно, на Дашу, которая поклонилась ему, вроде не глянул и ясно сказал, молодо, с усмешечкой:

- Здравствуй, Паненка. Волос ты зря завила, свой тебе лучше.

- Доброе утро, Савелий Кириллович, - ответила Даша. - Не жгу я волос, вчера под дождь попала.

- Стар, не вижу ничего, - Савелий подмигнул Даше молодым ясным глазом и прошел с Лехой в коридор.

Ребятишек опознавать привели, поняла Даша, сомневается Корней, потому и за стариком послал, и Леху рядом держит.

Глава пятая

ПРОВЕРКА

Номер Савелию Кирилловичу отвели такой же, как и беглецам, - две комнаты и ванная. Старик обошел апартаменты, остался недоволен: шику много.

- Человек должен себя в строгости держать, - сказал он, неодобрительно глянул на стоявшего у двери швейцара, который в куртке с галунами, как прислуге и положено, в нумер не лез, ждал, что гость прикажет.

Даша принесла валеночки, подшитые, с обрезанными верхами: известно было, что Савелий Кириллович ногами мучается, даже летом валеночки уважает.

- Уластили старика, - Савелий прошелся в валеночках по ковру. - Однако и покушать бы не мешало.

Савелий Кириллович, видимо, забыл о своем совете - держать человека в строгости - и кушал стерлядку с удовольствием. Швейцара он отпустил, а Леху и Дашу оставил при себе. Девушку к столу посадил, чтобы ухаживала за стариком. Лехе поднес стакан водки, но за стол не пригласил.

Каждый себя любит, уважает, думала Даша, наблюдая с почтительным видом за трапезой Савелия Кирилловича. Она с поклоном наполнила граненую рюмку, подложила старику икорки. Он глянул в красный угол, перекрестился, выпив, выдохнул громко, отправил в рот солидный кусок стерляди, жевал размеренно и неторопливо, смотрел прямо перед собой.

"Да на кой мне нужны Корней и этот мухомор-кровопийца! - думала Даша. - Крестится, жует, будто молится, а потом по его слову зарежут парня. Все они не живут, а в непонятную игру играют, говорят одно, делают другое. А я? Я как думаю, так и говорю?"

- Очнись, красавица, - Савелий Кириллович указал на пустую рюмку. Никакого почтения, одно птичье легкомыслие.

Выпив вторую, старик вытер пот, расстегнул ворот холщовой рубахи и с минуту сидел, не двигаясь, ждал, когда проберет.

- Чайку, Савелий Кириллович, покушаете? - спросила Даша. - К чаю сушки, мед, пряники прикажете?

- Остынь, Дарья. Чай опосля дела, он суетни не любит, его пить сурьезно надо, - старик говорил с расстановочкой, нравоучительно, тянул время, готовясь к тяжелому разговору. Давно он между Корнеем и Савелием назревал, и желали они оба душу отвести, и страшились. - Ты в полюбовницах у него? - старик кивнул на дверь, уверенный, что Корней их слушает, продолжал: - Мне ни к чему, ваше дело. Так что старый Савелий понадобился? В чем нужда?

Даша давно ждала вопроса, облегченно вздохнув, рванулась к дверям, старик жестом остановил.