Агония

— Люди мне верят, денежки бы нашли, Савелий Кириллович. Но не хочу я просить. Не от гордости, — просто знаю, как червонцы деловым достаются. За каждый целковый свободой, а то и жизнью рисковать приходится. Нехорошо такие деньги просить, непорядочно, — он взглянул на Дашу, оценила ли девушка его благородство. Девушка давно Корнея раскусила, улыбнулась тонко, опустив глаза.

— Ох, тяжела наша доля! — Савелий Кириллович вздохнул.

«Чем же твоя доля тяжела, старик? — подумала Даша. — Ходишь по людям, ешь, спишь, мзду собираешь. Сам чист, риску никакого, на черный день червончиков припас. Вот устроился мухомор, да еще жалуется».

— Рассудил я так и решил занять у новой власти тысчонок несколько, — сказал Корней. — Мне много не надо, полагаю, миллионом обойдусь.

Чуть не подпрыгнул Савелий Кириллович, засучил ножонками в подшитых валеночках. Даша вспомнила разговор с Корнеем, когда ночью он пришел к ней. Не из-за нее ли Корней на дело собрался? Кажется, купить ее хочет? И, будто отвечая на ее мысли, он продолжал:

— Я жениться решил, Савелий Кириллович…

— Так ты женат…

— То блуд один, перед богом холостой я, — Корней небрежно перекрестился. — Невеста у меня молодая, сам видишь. Ей наряди нужны, украшения разные. Чего разводить канитель, решил я сейф взять и возьму. Инструмента у меня не хватает, хотел изготовить, за человеком послал, а он вместо себя Хана этого прислал.

— Товарищ Мелентьев тебе справный инструмент сготовит, — хихикнул старик, — на две руки, лет на десять с гарантией. Что думаешь делать с парнем, как решишь? — он посерьезнел.

— Человек, видно, по металлу работает, а мне инструмент нужен, сторгуемся, думаю. Сговоримся.

— Значит, парень инструмент сготовит задарма?

— Я всегда за работу плачу по-царски, — ответил Корней. — Сколько дней работает, столько живет. А жизнь, она дороже золота.

— Высоко ты задумал, Корней. Милиция тебе своими руками поможет. Одобряю, такое дело людям понравится. Только кто же тебе этого Хана уберет?

— Да вас хочу попросить, Савелий Кириллович. Нынешние товарищи говорят, нет ничего сильней личного примера, — Корней обращался к Даше, приглашая посмеяться вместе. — Вы, уважаемый, все поучаете, пора и самому замазаться. Не пожелаете? Или вы свою жизнь меньше милицейской души оцените?

— Слыхала, дочка? Если сама жива будешь, повторишь его слова людям. Я тебя, Корней, не боюсь, ты меня пальцем тронуть не посмеешь, — всю жизнь провел Савелий Кириллович среди воров и убийц, твердо знал: клин вышибают только клином. От страха и безысходности он так обнаглел, что сам в свою ложь поверил. — Люди знают, куда я пошел. Ты спроси своего Лешку, он видал, как я с Митей Резаным прощался. Митя про тебя нехорошо думает, Корней. Он совсем нехорошо думает, ведь брательника его замели на третий день, как тот от тебя ушел.

— Ты что? — Корней даже привстал.

— Я ничего. Только Козырева, Губернаторова, Дюкова тоже повязали, когда ребята от тебя ушли. И деньжат у них, слышно, не оказалось. А ведь кассу они чистенько сработали, люди знают. Ты со мной ласковым будь, — силы старика были на исходе. — Уйди, Паненка, ни к чему тебе глядеть, как мужики ссорятся, — сказал Савелий Кириллович растерянно.

Но так грозно и, главное, правдиво прозвучало его обвинение, что ни Даша, ни Корней не почувствовали растерянности, последние слова расценили как право сильного. Даша глянула на Корнея коротко, он не шелохнулся, бровью не повел. Она старику заговорщицки подмигнула и вышла, покачивая стройными бедрами. Пройдя по коридору несколько шагов, она рассмеялась и сказала:

— Чтоб вы удавили друг дружку, окаянные! — вышла в холл и обомлела.

За конторкой сидела одна Анна; облокотившись на конторку, с двух сторон стояли картинно Хан и Сынок. Больше в холле не было никого. На щеках Анны проступил румянец, глаза непривычно блестели, она даже улыбалась, слушая молодых людей, которые соревновались в остроумии.

— А вот и Дашенька! — воскликнул Сынок радостно. — Сейчас бы патефончик раздобыть, такие танцы-шманцы устроили бы, — он подошел к Даше, протягивая руки, тихо добавил: — Если в морду полезешь, не погляжу, что красавица, — взял ее под руку, подвел к конторке. — Чего, любезные, вы из гостиницы тюрьму устроили?

Анна пожала плечами: мол, я здесь не хозяйка, за поведение ваших гостей не отвечаю. После тяжелого разговора у Даши настроение было взвинченное, она рассмеялась заразительно, как когда-то Паненка серебро расшвыривала.

— Дверь заперли? — она шагнула к выходу. — Зайдут ненароком.

— Не зайдут, — Хан показал ключ. — Сынок прав. Мы не для того из одной тюрьмы бежали, чтобы в другой устроиться.

— Давай музыку, давай выпивку! — закричал Сынок, пританцовывая.

«А там два хрыча судьбы вершат, — подумала Даша, глядя на чернобрового Хана с симпатией. — Да он один их двоих ногами свяжет — они два дня не развяжутся. Ох, взгляну я на их морды». А вслух сказала:

— Анна Францевна, или мы с вами не женщины? То нельзя, это не можно! — Даша прошла за конторку, открыла буфет, доставая бутылки, спросила: — Анна, где мужчины?