Агония белой эмиграции

Если в середине 20-х гг. русских эмигрантов во Франции было до 400 тыс., то в 1930 г., по данным некоторых зарубежных публикаций, это число сократилось до 200 тыс., а к 1939 г. — до 70 тыс. Та же картина наблюдалась в Германии, где после прихода к власти фашистов оставалось около 50 тыс. русских эмигрантов (вместо примерно 600 тыс. в начале 20-х гг.), из них около 10 тыс. — в Берлине. В Болгарии, согласно исчислениям, которые приводит Р. Т. Аблова, в годы второй мировой войны проживало около 30 тыс. эмигрантов из России, из них 2 тыс. бывших врангелевцев. В это общее число входило и около 4 тыс. молодых людей, родившихся в семьях эмигрантов, а также 6500 русских, принявших болгарское подданство. По данным югославской печати, к апрелю 1941 г., когда фашистская Германия напала на Югославию, там находилось около 30 тыс. белоэмигрантов¹¹.

В Германии и Югославии появились новые эмигрантские организации, опекаемые фашистскими властями. По приказу этих властей в рамках управления делами русской эмиграции в Германии, возглавлявшегося генералом Бискупским, было создано объединение русских воинских организаций, во главе которого поставили генерала фон Лампе. /181/

21 мая 1941 г. — за месяц до нападения фашистской Германии на СССР — генерал фон Лампе послал письмо главнокомандующему германской армией генерал-фельдмаршалу фон Браухичу. Лампе просил использовать русских белогвардейцев в войне против СССР. Когда война действительно началась, то утром 22 июня представитель германских властей передал генералу Бискупскому приказ: оставаться на местах и ждать дальнейшего…¹²

Известие о вероломном нападении на «Советский Союз вызвало во всех слоях эмиграции самый живой отклик. В конечном счете это событие привело к окончательному размежеванию эмиграции. В первый же момент были и ликующие, были и такие, кто, забыв все, горел желанием скорее чем-то помогать родине, Красной Армии в борьбе с врагом. Большинство же было охвачено тревогой, ужасом, сомнениями… «Каюсь, — писал потом Л. Д. Любимов, — и в этот день и еще в течение некоторого времени подлинный патриотизм не определял еще моего сознания. Решительный перелом произошел во мне не сразу…»¹³

Отец автора воспоминаний — Д. Н. Любимов, бывший царский сенатор, которому было уже под 80, услышав о том, что немцы начали войну с Россией, «судорожно крестился, повторяя сквозь слезы: Господи! Господи! Спаси Россию!» В сознании этого человека, давно отошедшего не только от политики, но как бы и от самой жизни, в этот критический для его родины момент, как уверяет. Л. Д. Любимов, уже не было накипи многолетних эмигрантских расчетов. Однако было бы ошибочным утверждать, что такие расчеты, связанные прежде всего с надеждой на то, что Советская власть не выдержит тяжелого испытания, вообще исчезли. В то время не было недостатка в заявлениях, откликах, прогнозах, которые исходили и от представителей бывшей российской аристократии, и от эмигрантских политических деятелей разных толков и направлений. Документы рассказывают о случаях прямо-таки анекдотичных, когда уже 22 июня бывшие помещики приглашали друг друга в гости в псковские или рязанские имения, считая, что теперь то они быстро получат возможность туда вернуться.

П. Н. Милюков, который потом выступил с признанием побед Красной Армии, в начале войны поспешил заявить о «гигантской катастрофе». Примерно в таких же тонах говорил находившийся yжe во ту сторону Атлантического океана А. Ф. Керенский. В декабре 1941 г. он вдруг объявил, что «большевизм уже в прошлом» и «программа реконструкции», в реализации которой эмиграции должна принадлежать «законная роль», якобы уже осуществляется¹⁴.

Каждый искал ответ на вопрос: что будет с Россией? Пессимизм, неверие в способность Советского Союза бороться с фашистской Германией превращались иногда в личную драму, были даже причиной трагического исхода. Но с первого дня /182/ Великой Отечественной войны среди эмиграции отчетливо проявились и, чем дальше, тем все больше давали о себе знать настроения совсем другого плана — от сочувствия Красной Армии до уверенности в победе и желания принять посильное участие в ее достижении.

В тот день 22 июня, когда некоторые бывшие помещики давали волю своим мечтам, один русский инженер, живший в Праге, как вспоминает Д. И. Мейснер, сказал: «А ведь стыдно, очень стыдно, что будем мы тут под немцами жить, когда наше место на русском фронте, где сейчас защищают нашу родину другие люди»¹⁵. Более отчетливо, может быть, активная позиция проявилась в поступке другого эмигранта — молодого князя Оболенского. 22 июня он явился к советскому послу во Франции А. Е. Богомолову в Виши и попросил отправить его в Красную Армию, чтобы защищать отечество¹⁶.