Агония христианства

Бывают такие минуты, когда вдруг ясно сознаешь, что Европа, цивилизованный мир, вступает в новое тысячелетие; и подобно первым христианам, истинным евангелистам, верившим в близкий конец мира, начинаешь верить в то, что близок уже конец Европы, близок конец цивилизованного мира, конец цивилизации. И некоторые люди преувеличенно трагическим тоном говорят. «Isto da vontade de morrer». От этого просто хочется умереть».

И поговаривают о создании организации Объединенных Наций Соединенных Штатов Цивилизации с резиденцией в Женеве, под сенью Кальвина и Иоганна Якоби. А также и Амьеля, который с грустной усмешкой глядит – как вы думаете, откуда? – на эти художества политиков. И грустно усмехается тень Вильсона, [155]еще одного христианского политика; вот вам еще одно трагическое противоречие, противоречие между делом плоти и делом духа. Вильсон, мистик мира, – противоречие не менее глубокое, чем Мольтке старший, [156]мистик войны.

Ураган безумия, сметающий цивилизацию на значительной части Европы, представляет собой тот род безумия, который медики назвали бы специфическим. Все эти агитаторы, диктаторы, эти политики, которые ведут за собою народы, – все они в большинстве своем страдают прогрессивным параличом. Это – не что иное, как самоубийство плоти.

А кое-кто уже уверовал в тайну беззакония.

Вспомним еще раз о давней традиции, отождествляющей библейский грех наших пращуров, вкусивших от плода древа познания добра и зла, с грехом плоти, которая хочет воскреснуть. Но потом плоть уже не заботилась о себе, главным ее побуждением стала уже не жажда материнства и отцовства, а само по себе наслаждение, голое сладострастие и больше ничего. Источник жизни был отравлен, а вместе с источником жизни был отравлен и источник познания.

В одном из евангелий Эллады, в «Трудах и днях»Гесиода, тексте гораздо более религиозном, чем тексты Гомера, говорится, что когда царит мир, когда земля приносит обильную пищу, «горные дубы желуди с веток дают и пчелиные соты из дупел, и овцы приносят ягнят», тогда «жены детей им рожают, наружностью схожих с отцами» – (стихи 232–235). Это не означает, что сыновья законные, скорее всего он просто хочет сказать, что они хороши собою, ладно сработаны (см.: H'esiode, Les travaux et les jours. Edition novelle par Paul Mazon, Paris, Hachette et Compagnie,1914; обратите внимание на стих 235, с. 81). Ладно сработаны, а стало быть – здоровы.

Как-то раз мне довелось беседовать с одним крестьянином. Это был глубокий старик, горец из Урдеса, одного из самых глухих районов центральной Испании. Я у него спросил, не живет ли там у них народ в промискуитете. Он спросил, что это такое, и, выслушав мои объяснения, ответил: «О нет! Теперь уже нет! Другое дело в прежние времена, когда я был молод. Когда рот у всех чистый, можно пить из одной кружки. Тогда и ревнивцев не было. Ревнивцы появились с тех самых пор, как к нам пожаловали эти болезни, от которых портится кровь и родятся сумасшедшие или слабоумные дети. Ведь если у тебя родится сумасшедший или слабоумный сын, который потом ни на что не будет годен, то этому уж ничем не помочь». Он говорил, как мудрец и, быть может, как христианин. Во всяком случае, совсем не так, как говорил один муж из драмы Кальдерона де ла Барка, муж, которому не давала покоя мысль об оскорбленной чести – переживание не христианское, а языческое.

В словах старого мудрого горца мне открылся истинный смысл трагедии первородного греха, а вместе с тем и трагедии христианства, истинное значение догмата о Непорочном Зачатии Пресвятой Девы Марии. Мать Бога, который воскрешает из мертвых, должна быть свободна от первородного греха.

В словах старого мудрого горца мне открылось также истинное значение агонии нашей цивилизации. И я вспомнил про Ницше.

Но действительно ли этот грех плоти – самый гнусный из человеческих грехов? Является ли он поистине первородным грехом?

Для Святого Павла самый гнусный грех – корыстолюбие, и по той причине, что корыстолюбие состоит в подмене цели средством. Но что есть средство? И что есть цель? В чем цель жизни? Есть корыстолюбие духа, и есть корыстолюбие материнства и отцовства.

Кант в качестве высшего морального принципа выдвинул требование, чтобы мы относились к ближнему как к цели в себе, а не как к средству. Таков был его способ толкования заповеди: «возлюби ближнего твоего, как самого себя». Но Кант был неженат, он был монах в миру, он был духовный корыстолюбец. Был ли он христианином? Возможно, к себе самому он и впрямь относился как к цели в себе. Человеческий род закончился на нем. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Но как же должно любить самого себя?