Агония

Костя взял папку, пролистал, глядя на числа, понял, что подготовить такой материал ни за тридцать минут, ни за сутки невозможно, кивнул на кресло и, сдерживая радость, спросил:

– Почему же не докладывали?

– Вы, Константин Николаевич, по делу Нестеренко работали, – продолжая стоять, ответил Мелентьев и, опережая повторное предложение сесть в кресло, сказал: – Разрешите мне у себя быть? Я звонка жду. – Субинспектор лгал, не хотел видеть Костю, когда тот прочитает до конца.

– Я позвоню, – Воронцов кивнул рассеянно.

Закрывая дверь, будто уходя от тяжелобольного, Мелентьев подумал: «Ох и не скоро ты позвонишь, мальчик».

– Даша, – растерянно сказал Костя, рассматривая фотографию. – Дашенька, а ты, оказывается… Латышева… – и замолчал.

Костя прочитал материалы о Даше Паненке, сложил аккуратно, подровнял и начал снова, теперь уже вслух, тихим заунывным голосом. Отложив бумаги, он отыскал самый лучший глянцевитый лист и стал писать рапорт на имя руководства. Костя старательно выписывал заглавные буквы, строчки у него получались ровные и красивые, чего раньше ему никогда не удавалось. Он писал автоматически, не думая. «Я – предатель. Ясно и просто, как пуля, назначение которой понятно и однозначно». Костя писал легко и без остановок, чего никогда бы не смог сделать, пиши он о другом человеке. Неожиданно на фразе: «Человек, вступивший в преступную связь с уголовным элементом» Костя запнулся.

– Преступная связь, – сказал он вслух и посмотрел в потолок, – меня же будут допрашивать…

Костя отложил ручку и задумался. «Что же я отвечу? Я гулял с ней, мы ели пирожки на углу Столешникова и Петровки… Один раз я ее поцеловал… в ще-ку…» «О чем вы разговаривали?» – спросил себя прокурорским голосом Костя Воронцов и ответил: «Не помню. О моей работе никогда разговор не заходил, и никаких вопросов гражданка Латышева мне не задавала».

– А ведь не задавала, – повторил он вслух и подумал: а знала ли она вообще, где и кем он работает?

Сотрудник уголовного розыска, большевик Константин Николаевич Воронцов отступил, и его место занял двадцатипятилетний парень Костя, которого в детстве за неуступчивость и упрямство звали Дубок.

«Знала, не знала?» – метался Костя. Так ведь не спрашивала. Взгляни на себя в зеркало, парень. Зачем бы ей, Паненке, тратившей за вечер больше, чем ты получаешь в месяц, шляться с тобой по улицам?

И он видел ее глаза, прозрачные, насмешливые… Однако было в них что-то теплое, ему, Косте, дареное. И не спрашивала! Как взвилась, когда он, стоеросовый, заговорил об уголовниках!

Костя приподнялся с кресла, сердце упало, как всегда, неожиданно. Он покачнулся, почему-то вспомнились строчки: «…Потерпевший Лапиков был в больнице допрошен дважды, однако никаких показаний на Паненку не дал. Со слов медсестры, Лапиков сказал: «Я ей прощаю», что подтверждает…»

– Так удавись же! – Костя, отбросив тяжелое кресло, заметался бестолково по кабинету. Подвело его не сердце, а ноги, которые вдруг исчезли, словно их никогда у Кости и не было. Он оказался на полу, как ему казалось, в полном сознании, но без ног. Он их не чувствовал и не видел, стал шарить руками, надо отыскать, без ног никак нельзя. Глупость какая, сердился Костя, я же без них не встану. Телефон зазвонит, хуже, войдет кто… Константин Воронцов сидит на полу…

– А вопросов она не задавала, – прошептал Костя.

– Я и не сомневаюсь, – ответил Мелентьев, сидевший у дивана на стуле. – Вздремнул, Костя, – субинспектор просматривал бумаги, делал пометки. – Ты понимаешь, что получается, начальничек, – это неожиданное «ты», и приблатненные обращения, и то, как Мелентьев причмокнул, заставило Костю протереть якобы заспанные глаза.

Он принял предложенную игру, благо выхода у него иного не было. Ведь не спросишь, где же я валялся, субинспектор? И как это он меня уложил на диван? И сколько времени прошло? И какой сегодня день недели и число? А завалился большевик Воронцов от мещанского чувства к… Костю предупреждающе ударило, мол, не рассуждать, а то наподдам всерьез. Видимо, удар отразился на его лице, потому что Мелентьев, взглянувши было на «начальничка», быстро отвел глаза.

Костя пошевелил пальцами ног – получилось, и тогда он нагло заложил один сапог за другой, потянулся и сказал:

– Ты извини, что я развалился, субинспектор. Так что получается?

– Паханы воровские на сходку собираются, – произнес Мелентьев задумчиво. – Несколько источников это утверждают. Однако ни день, ни место назвать никто не может. А как бы сладко узнать! Несколько нелегалов, которых мы разыскиваем, там наверняка окажутся. Остальных в домзак на промывку мозгов.

– Мозги ихние нам ни к чему, нам души их нужны, – возразил Костя.

– Какие у них души, начальник? – усмехнулся субинспектор, оттягивая резавший шею воротничок и думая о том, что надо бы отказаться от горячих калачей. – Воровская элита, ты уже не мальчик, знаешь вора в законе…

– Его женщина родила? – перебил Костя. – Он грудь материнскую сосал? Когда-то, пусть совсем маленьким, он был человеком?