Аграрная история Древнего мира

Но это значит, что в основе веберовски понимаемой процедуры, составляющей главное содержание сравнительно-исторического подхода, лежит методика и техника формирования «идеального типа» явления, подлежащего такому сопоставлению. Так что уже одно это обстоятельство решающим образом трансформирует привычное представление о сравнительно-историческом методе, упускающем, как видим, едва ли не самое существенное, внесенное М. Вебером в эту методологию, которую он далеко идущим образом революционизировал, превратив в «элемент» своего метода анализа культурно-исторических явлений. Речь идет об идеально-типическом конструировании (вернее, реконструировании) исследуемого исторического явления, которое — уже затем, на следующем этапе аналитической работы, — подвергается сопоставлению с другими «идеальными типами», позволяющему ставить вопрос о сходстве или различиях, близости или удаленности соответствующих общественных процессов и форм.

И совсем не случайно, развивая ту же мысль в самом конце «Аграрной истории…», уже после основного текста, в последнем из библиографических примечаний к нему, М. Вебер пишет, возвращаясь к обсуждаемой нами проблеме: «Действительно критическое сравнение стадий развития античного полиса и средневекового города (ср., например, замечания об этом в «Wirtsch. Gesch. des Schwarzwalds» E. Gothein'a., стр. 61 и след.) было бы благодарным делом и плодотворным, конечно, только в том случае, когда оно не является целью и (на манер теперь модных построений общих схем развития) не охотится за «аналогиями» и «параллелями», но, как раз наоборот, только тогда, когда его цель заключается в выяснении особенностей каждой из обеих, в конечном счете столь различных эволюции и в установлении причин различного их хода. Что для него при этом необходимо в качестве необходимой предварительной работы изолирование (следовательно, абстракция) отдельных составных частей явления и затем для каждой отдельной части ориентирование на правила опыта и образование ясных понятий (см. выше во Введении), без которых нигде не может быть достигнута какая-либо достоверность в установлении причинных связей, конечно, остается при этом правильным и должно быть принято во внимание как раз для экономического явления, в области которого отсутствие точности понятий может создать самые превратные, какие только можно представить себе, суждения» (2, 406). Итак, снова и снова: «охота» за поверхностными параллелями и аналогиями, в которую уже при М. Вебере вырождалась сравнительно-историческая методология, не имеет ничего общего с ее подлинной целью — выяснением неповторимых особенностей сравниваемых явлений, в котором он видел задачу, в частности, и своего собственного радикального историзма, отстаивающего сущностную (если не онтологическую) неповторимость действительно исторических явлений.

Однако именно такого рода историзм, смыкающийся, как видим, с радикально последовательным идиографизмом, приводит М. Вебера в конфликт не только с поверхностно толкуемым сравнительно-историческим методом, но и с марксовым учением об «общественно-экономических формациях», нанизываемых на шампур просветительской концепции прогресса, унаследованной социологией XIX века как в ее контовском, так и в марксистском вариантах. Отказываясь от «прогрессизма» классической социологии и тем самым открывая перспективу ее неклассического развития, М. Вебер начинает с того, что меняет общую философско-историческую перспективу, предполагая такую последовательность эволюции социальных форм, в русле которой допускается образование более развитых форм одновременно с менее развитыми или даже прежде менее развитых, и толкуя такого рода факты не как аномалии «понятных сдвигов» на «восходящей линии поступательного развития человечества», а как свидетельство независимости течения реальной истории от каких-либо априорных принципов, в том числе и «закона Прогресса».