Аграрная история Древнего мира

Но сверх того город в целом конституировался и как своего рода «корпорация», выраставшая из разного рода социальных общностей (родовых «общин» и межродовых «союзов»), то есть, если вспомнить Ф. Тенниса, образований как общинного («гемайншафтного»), так и собственно общественного («гезельшафтного») типа, противоположность каковых постепенно стиралась в городских рамках. Если иметь в виду традиционные дисциплинарные разграничения, то именно этот последний аспект города и должен был бы оставаться предметом «собственно социологического» рассмотрения в точном смысле этого словосочетания, которое, как видим, представлялось слишком узким с точки зрения «синтезирующей» социологии М. Вебера. 

* * * 

Как видим, объединение в одном издании трех веберовских работ, хронологически относящихся к различным периодам творчества М. Вебера, вовсе не случайно. Во-первых, все они отмечены бросающимся в глаза единством его социологического и специфически исторического интересов, которое характерно далеко не для всех социологов минувшего века, особенно тех из них, которые спешат причислить себя к «элитарному» кругу «чистых теоретиков», склонных выводить свои концепции из социологических абстракций, кажущихся им тем более глубокими, чем дальше они от всякой «материи», в особенности же — исторической, включая историю самой социологии. Во-вторых, и «Город», и «Аграрная история Древнего мира», и лекции по «Истории хозяйства» объединены объемностью исследовательской оптики их автора, предполагавшей видение исторической реальности — будь это «полис», сельское хозяйство, взятое в различные исторические периоды, или история хозяйства в целом, — одновременно с нескольких точек зрения: не только «собственно» социологической, но и юридически-правовой, и, как сказали бы сегодня, «политологической», и экономической.

В-третьих, что вытекает из двух названных пунктов, каждая из перечисленных работ в отдельности, и все они вместе свидетельствуют обозначальной синтетичности исследовательского подхода М. Вебера, которая изначально подталкивала его на путь обновленной социологии, понятой как синтез наук об обществе, произрастающий на единственно возможной для него почве Истории. Причем дело здесь не только в том, что город, или хозяйство в качестве особенно сложных («комплексных») объектов исследования требует соответствующей «комплексности» исследовательского инструментария. Историческое исследование города знает и его «одномерные» рассмотрения — например, чисто экономические, или чисто политические. Однако сущность веберовского подхода такова, что она требует многоаспектности рассмотрения, предполагающей синтез этих различных аспектов как цель всего исследования. Причем речь шла совсем не о «выведении» одного аспекта анализа из другого (например, политического из экономического, или наоборот, как того требовал монизм — все равно какой, материалистический или идеалистический), а о существенно ином. О том, чтобы совместить их в рамках целостного рассмотрения исследуемого предмета, отведя ему свое место в итоговой картине.

То, как этого можно достичь М. Вебер продемонстрировал раньше, чем была опубликована первая из упомянутых нами работ, — в своей знаменитой «Протестантской этике», за которой последовал целый ряд новаторских исследований, составивших три тома его монументальной «Хозяйственной этики мировых религий». Задавшись вопросом ставшим уже традиционным в его времена, — о роли духовного фактора в развитии материального производства (или — в переводе на догматический язык «материалистического понимания истории» — о соотношении «базиса и надстройки») автор «Протестантской этики» предложил гениальное решение разверзнувшейся здесь антиномии. Он отказался от глобальной (и неразрешимой в этой своей глобальности) постановки вопроса и предложил конкретизировать сам этот вопрос, ограничив его узкими рамками «хозяйственной этики» различных религий и ее роли в эмпирически фиксируемой истории исповедующих их народов.

При этом, проблема локализовалась в рамках вполне определенного исторического пространства, например, точки пересечения «протестантской этики» и того, что можно было бы конкретно фиксировать как «дух» капитализма, животворную идею этого последнего. (Работа, название которое заставляет вспомнить о «Рождении трагедии из духа музыки», где «дух музыки» сталкивается на узенькой дорожке с «трагедией» как определенным культурно-историческим феноменом, трактуемым как одно из двух противоборствующих начал западной культуры вообще.