Агуглу (Тайна африканского леса)

В час, когда солнце высоко стояло над нашими головами, один из наших спутников был укушен гадюкой; змея вонзила ему зубы в икру и скрылась в песке, человек остановился в отупении; в скором времени он закачался и присел на землю, готовый безропотно умереть. Остальные чернокожие столпились вокруг него и каждый из них предлагал свое лекарство или заговор. Самый старший, сморщенный, как высохшая слива, с белоснежной растительностью вокруг лица, словно обсыпанного мелким сахаром, набрал сухого валежника, бормоча заклинания, и приказал вскипятить полный котелок воды, в которой плавали потные и засаленные кожаные амулеты; сам же он в это время чертил на песке какие-то непонятные линии, которые затем постепенно стирал концами пальцев. Больной следил за ним потухающими глазами, однако нашел в себе еще настолько энергии, чтобы схватить котелок обеими руками и жадно выпить его зловонное содержимое; результат получился плачевный: больной не успел осушить весь котелок, как его охватила дрожь, распухший язык наполовину высунулся изо рта, на губах появилась пена и он вытянулся во весь рост.

Эта смерть обескуражила носильщиков; они стали единогласно настаивать на возвращении. Тогда Абу-Гурун придумал выход. Он указал пальцами на овраг, перерезавший местность от одного края горизонта до другого; в течение сотен лет воды прорывали эту ложбину; здесь в дождливый сезон по каменистому руслу катился многоводный поток тонких струек, сплетавшихся меж собой, как пряди волос. Мириады жаждущих влаги бабочек прилетели сюда со всех концов пустоши и усеяли овраг в таком количестве, что его края исчезали под трепетаньем их крылышек.

— Видите, — сказал Абу-Гурун, защищая рукой глаза от солнца, которое уже склонялось к закату, — ветер нам благоприятствует; бросим горящую головню по ту сторону оврага и огонь расчистит нам путь.

Надо было действовать как можно скорее, потому что ветер, — в данную минуту очень нам нужный, — обыкновенно стихал к концу дня. С факелами в руках мы бросились в овраг, чтобы поджечь траву на противоположном склоне и устроить пожар.

Скоро со свистом взвилось пламя, вытянулось, изогнулось и охватило сухую траву. Целую ночь мы наблюдали за его быстро убегавшей в даль красной лентой, пока она не затерялась, наконец, на горизонте.

Утром перед нашими глазами развернулся незнакомый пейзаж: покрытая пеплом земля казалась совершенно белой; несколько оставшихся еще деревьев протягивали к небу свои голые сухие руки и дополняли эту зимнюю картину.

Путь был свободен, но сожженная почва осыпалась под нашими ногами и затрудняла шаги. Ветер поднимал с земли песок и пригоршнями швырял его нам в лицо, чем еще больше увеличивал наши муки. Эта пытка продолжалась до вечера, когда мы, наконец, достигли последних границ пожара.

Его стремительный бег остановила река, глубоко лежавшая между крутыми берегами.

Чернокожие похожи на детей: малейшее препятствие лишает их мужества, но в то же время они быстро забывают перенесенные невзгоды. Сидя в этот вечер вокруг общего котла и насытившись вареными травами и поджаренными корнями, они визжали, свистели, дружески хлопали друг друга по плечу и шумно сморкались пальцами.

А между тем, лес, под приветливой внешностью, скрывал новые западни.

Растительность сгустилась и сплелась тесной стеной; для того, чтобы хоть на четвереньках подвигаться по тропам, протоптанным дикими зверями, нам приходилось на каждом шагу прокладывать себе дорогу топором; каучуковые лианы (пастеки), дикие арбузы и колоквинты (горькие тыквы) переплетались между собой у подножья огромных деревьев, стволы которых могучими побегами поднимались до верхней кроны. Там, обвивая их в живописном беспорядке, аристолохия, жимолость, женский волос и орхидеи перекидывались с ветки на ветку, спуская до земли на тонкой нити гроздья цветков, похожих на бабочек, застывших в своем полете.

Мы блуждали целую неделю в этом лабиринте, когда, наконец, заметили признаки присутствия пигмеев. Мы пошли наудачу по едва заметной тропинке, и Абу-Гурун указал мне на несколько стеблей бамбука, подрезанных лезвиями ножей и воткнутых в землю среди высокой травы.

— Проклятые животные! — воскликнул он, потрясая кулаком.

С бесконечными предосторожностями, чтобы не задеть этого коварного оружия, мы продолжали наш путь, который привел к темному озеру с неподвижной поверхностью, покрытой ненюфарами. На каждом разветвлении их листьев цвели огромные цветы с розовыми лепестками; аисты и цапли важно расхаживали по этим цветам, и цветы даже не погружались в воду под их поступью.

Деревья, омывавшие свои корни в сонных водах озера, отличались некоторой особенностью: их стволы, с основания до первых веток, были гладки, как зеркало; казалось, будто кора была отполирована сверху донизу постоянным трением. Скоро это явление разъяснилось. Я блуждал взором по вершинам деревьев и различил между ветвями большие гнезда из сухой травы.