Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Ата-обман так и схватилась на Олимпе за трещащую с похмелья голову: невидимка, пощади… Ты свою рожу видал?! Какое лицо должно быть у мужа, которого внезапно навестила жена? А у тебя какое? Долгая бессонница обвела глаза кругами, губы – в ниточку, взгляд…

Не-е, обижается Ата, я так не играю.

– Царь мой? Я провинилась в чем-то?!

Брови раздвинь, невидимка, они у тебя сошлись, как два драчливых барана на узком мостике.

– Нет. Это все проклятый Гипнос. Из-за истории с Танатом я не спал много ночей: вопли, стоны смертных, жертвы... Убийца теперь свободен, а его брат не торопится ко мне со своей чашей. А ты бледна. Может статься, я чего-то не знаю?

Она побледнела больше, покачала головой – старательно пряча глаза.

– Это всё исчезновение Таната. Ко мне ведь тоже взывали. Но теперь уже лучше.

– Задержишься?

– Лето. Если мать узнает…

– Хорошо, - вот так надо: уголок рта дернулся, тон – сухой, как воздух вокруг вулканов. – Мне все равно будет не до тебя. Танат вернулся. Сотни теней. Нужно судить.

Хорошо. Так бывает на Олимпе. И под водой. Муж – Владыка, жена – Владычица, долг – прежде всего…

– Я могла бы попросить у матери… спуститься. Если будет много судов… и подданные будут во мне нуждаться…

Еще как будут нуждаться: всем ведь известно, что Аид – Безжалостный. Ему только дай волю – и будет сотнями гонять праведников на Поля Мук.

Вот только если ты здесь задержишься, Кора, будет хуже. Тогда Зевс совратит тебя у Коцита или на берегах Ахерона, и мне придется отворачиваться и закрывать глаза, потому что соблазн вмешаться возрастет стократ.

Наверное, она поняла. Махнула рукой.

– Я ухожу.

– Знаю.

– И ничего не скажешь мне напоследок?

Вечное прощание прозвучало тускло, без вызова. Без звона в голосе, который бы кричал: «Домой! Наверх! Не твоя и твоей никогда не буду!». В шепоте жены была обреченность. Невысказанная просьба: «Скажи, что не отпустишь меня. Что похитишь меня еще раз, что угодно, только не…»

– До скорого свидания.

* * *

Так и не спросил Гермеса: поют ли аэды о судах и участи теней? Не пришлось. Да и зачем Гермеса спрашивать, можно кликнуть пару аэдов из тех, что Эвклей запихал мне в свиту придворными певцами. Пусть бы сбренчали на кифарах что-нибудь подземное: о том, как со стенаниями бредут себе печальные тени к ладье Харона; смотрят под ноги, друг на друга – и то не оглядываются: каждый по уши в смертной скорби. Скряга-Харон кого пригласит в лодку, кого стукнет веслом («Без денег? Гуляй по берегу Стикса!») – и вот уже черная ладья траурно ползет по черным же водам под глухие мольбы тех, кто остался позади. А после тени опять бредут – мимо окраин Стигийских болот, мимо вечно прожорливого Цербера. Не останавливаясь, исполненным печали жестом бросают лепешку псу – и, опасаясь нарушить любым звуком, кроме плача, сумрачный покой царства мертвых, все так же неспешно и печально направляются к Белой Скале Забвения, ко дворцу Судейств. По белой дороге, поросшей на окраинах редкими асфоделями и черными кипарисами – бредут, стеная, сонмища, чтобы остановиться у дверей, одна створка которых из золота, а вторая – из черной бронзы, и…

– …сизифов камень тебе в почки и Зевсов перун – в зад!!!

– Куды прешь, кому сказано?!

– Померли, а все людьми не стали! Да я тут, может, второй месяц уже торчу!

– Ври, как же! Какие тебе тут месяцы, тут ни дней, ни ночи!

– Лупетки раскрой! Нюкта на небо выезжает? Выезжает! У кого мозги есть, тот считает, а у кого они бараньи…

– Нет у вас мозгов. Ни у тебя, ни у тебя. На земле остались, сгнили. А вы тут… как головы Цербера за лепешку…

– У-у, раз-го-вор-чи-вый!!!

Люди всегда остаются людьми. Они вцепляются в глотки друг другу на базарах, на соревнованиях, на свадьбах. Они найдут, что не поделить, на самом богатом пиру.

Наивно было бы думать, что отсутствие тел может что-нибудь изменить. Смертных меняют лишь Лета и сладковато-горький аромат подземных тюльпанов, погружающий в вечное утешение. А до того…

– Что ты смотришь, что ты смотришь?! Куда лезешь?! Хорошенькое дело! Сначала я год помереть не могла, уж так мучилась, уж так страдала, и где только этот Железнокрылый шлялся?! А теперь вот еще лезут тут всякие!

– Да тебя на колеснице не объедешь! Померла, а корма – шире врат подземных! И как ты вообще в них пролезла-то? Цербер, небось, пропихивал?

– Да ты сама… да как твои ляжки ладью Харона не потопили?! Проклятие твоему паршивому рту! Да на Поля Мук тебя! Да чтобы огнем – до костей!

– Вот уж куда б не послали – только б не с этими двоими…

– Да на Полях Мук и муки такой, небось, нет – чтобы это слушать!

– Во бабы! И смерть нипочем. Небось, во рту у них столько яда, что и оболы порастворялись…

– Вместо Цербера их! Врата сторожить!

– Так тогда сюда совсем не войти будет, от них-то лепешкой не откупишься…

– В Стигийские болота!

– Э, не. Они там всех чудищ пораспугают.

– Гляди, сейчас сцепятся, бесплотные!

– Эти-то? Этим бесплотность не помеха…