Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Кричал, вцеплялся в волосы, колотил по израненным острыми осколками коленям. Потом, когда валун остановился у подножия, заковылял вниз. Хромая. Размазывая по лицу слезы, пот и кровь, бормоча что-то невнятное о том, что все равно… рано или поздно… он все равно…

– Ты придумал прекрасную кару, маленький Кронид, – обдала Судьба своим дыханием затылок. – Он так надеется однажды рассмеяться тебе в лицо и покинуть твое царство, что будет вечность катить к вершине свой шанс на освобождение – и вечность этот шанс будет выворачиваться у него из рук. А ведь нет ничего более мучительного, чем когда раз за разом у тебя отнимают твой шанс. Но он никогда не остановится. Ты подарил ему надежду, а ее сложно убить окончательно, сколько бы ни прошло времени.

Сизиф дохромал до валуна, пнул его – по-настоящему, явно представляя на его месте кого-то другого. Потом вцепился заскорузлыми от пыли, крови и сукровицы пальцами в гранитные края, уперся ладонями, стронул с места…

Он не знает, что у самой вершины невзрачный, с виду незаметный порожек столкнет камень вниз.

И мечты его – о том, как он вкатывает валун на положенное ему место и, смеясь, покидает ненавистный аид, каждый раз обрываются – в той самой, последней точке, на последнем усилии.

– Сложно? – переспросил я.

И мстительно откликнулась за плечами Судьба:

– Поверь мне – я уж знаю…

Сказание 16. Об умении становиться на место другого

Без устали несется колесница

Времен, моей души не веселя.

А. А. Кондратьев.

– Так значит, третий брат поднялся на поверхность, только чтобы похитить себе жену?

– Да!

– И потом, спустя долгое время – еще раз, только чтобы сразиться с Гераклом под Пилосом?

– Да! Да!

– Но разве больше он не поднимался на поверхность?

– Нет!

– Разве не было у него дел на поверхности?

– Нет! Нет!

– Разве он не воевал, не находил себе любовниц, не строил козни, не…

– Нет! Нет! Нет!

– Но почему – нет?!

– Потому что этого нет в песнях.

Люди на самом деле смешные.

Смешные и легковерные.

Чего нет в песнях – нет вообще. А что там есть – то правда.

Муза Клио, когда строчит в свои скрижали, частенько заглядывает в дощечки к Каллиопе – и бесстыдно крадет идеи, и песни становятся историей, и им верят безоговорочно.

И не отягощаются вопросом: обязательно ли каждому деянию богов попадать в песни?

Наверное, они полагают, что, подобно Аполлону, каждый из богов таскает за плечами аэда.

Воды Амсанкта покрываются мурашками дрожи. На миг из них выглядывает аэд – странный, бельмастый, длинношеий, зато борода – лопатой.

Аэд грозится крючковатым пальцем – мол, но-но, не надо тут переписывать эпос! Сказано – третий брат на поверхность вылезал только два раза. Сказано – день-деньской сидел на троне и судил, а что отлипал от трона – о том не говорилось! И вообще, Богатому и Запирающему Двери покидать свой мир и соваться в чужие распри не положено.

– Почему? – пожимает плечами отражение в черной воде.

Аэд закатывает подернутые пленкой слепоты глаза. Гримасничает и ругается – конечно, гекзаметром.