Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

– Сказал ей пару слов о ее внешности, и она этой желчью плеваться начала: успевай ловить! Правда, в Эреб я за этим не спускался, застал ее за трапезой на поверхности…

И разводит руками – вот и весь подвиг. Аполлон, который уже настроил было кифару – воспеть – кривовато, но все равно красиво улыбается: такое возвеличить едва ли получится, впрочем…

Зевс-Кронион, что силен был, и сердцем, и телом,

Козней и силы Ехидны чудовищной не убоявшись,

Желчь хитроумием выманил у змеетелой,

Что прожигала и скалы, и бронзу точила…

Зевс же тогда светлоликий, ничуть не пугаясь,

Вместе с женою своей, хитроумной Метидой,

Влили отраву в вино и его предложили тирану...

Белый праздничный хитон и багряный фарос сидят как влитые: на пиру Владыка должен выглядеть как на пиру.

Шлем я опустил рядом с троном: сначала водрузил было на стол, посмотрел на перекошенные лица… убрал.

Вино благоухает почти как амброзия – дурного на Олимпе не держат.

– Смертные мало внимания уделяют этому напитку, – замечает брат, отпивая из изукрашенного рубинами кубка. – Если бы у них был бог вина и радости… но такого нет. Впрочем, у них сейчас и без того забот хватает… к тебе-то, небось, теней теперь побольше идет?

– Не жалуюсь.

Может, и побольше. А может, это Гермес притаскивает ко входу тех, кто столетиями скитался по поверхности – прыткий из него душеводитель получился! Он, кстати, здесь – хрустит медовой дыней и ни на секунду не присаживается: то Артемиде что-то шепнет, то мелькнет возле локтя Ареса.

– Ты слышал об истории с Пандорой? После предательства Прометея смертные зажили слишком хорошо. Стали забывать, кто вершитель их судеб и податель благ. Ремесло, искусство. Зазнались, как люди медного века. Прекратили приносить жертвы…

Так и сказал – «предательство Прометея», не замечая (или делая вид, что не замечает), как облился амброзией сидящий неподалеку Гефест.

– Но второй потоп я устраивать не стал – накладно… – Громовержец лениво потянулся за виноградом. – И для Посейдона много чести. Так… решил напомнить, кто в небе хозяин. Ты знаешь, что Эпиметей унаследовал от отца сосуд со всякой дрянью? Вещий Япет умел не только вино из яблок готовить. Еще до Золотого Века он сумел заточить в один пифос все болезни и горести – по приказу Крона. Оттого-то тот век и стал Золотым. После того, как Япет с остальными оказался в Тартаре, сосуд перешел к Прометею, а от него – к Эпиметею. Вот только после участи брата тот не желал допускать к себе никого с Олимпа, а пифос с болезнями стерег так, что невидимка бы не проскочил.

Гермес конфузливо хихикнул с женского края стола, где он теперь шептался с Афродитой. Понятно. Значит, пробовали. И значит, не вышло.

– И тогда мы создали совершенство. Какая она была…! – глаза у брата мечтательно зажглись.

– А какая она была? Дура. Полнейшая.

Только одна из Семьи рискует перебивать Громовержца. Гера своей чаши не касается. Гера сверлит глазами мужа.

Кому победитель Тифона, а кому – кобелина, мало того, что за каждой нимфой гоняется, так еще за каждым смазливым…

И что-то там в глазах про этого самого виночерпия, Ганнимед, или как его?

– Ну, дура, – согласился Зевс благодушно. – Красивая, лживая, любопытная дура – в самый раз для наших замыслов. Баловник-Эрот осыпал титана стрелами, и тот купился. Женился. В дом ее ввел. Сосуд она открыла на второй день после свадьбы – просто сунула туда нос. Когда все эти беды вылетели из-под крышки… говорят, Эпиметей даже ее не пришиб: слишком уж крепко любил. Сел и заплакал. Воображаешь себе? Добежал до сосуда, захлопнул и принялся с рыданиями драть на себе волосы. И все повторял, что, мол, брат ведь мне говорил, ах я, дурак, не слушал…

Гера уже отвлеклась: Афродита как раз пересказывает ей, что случилось с Пандорой дальше. Вроде бы, так и живет с Эпиметеем, который, правда, теперь ее поколачивает.

И, вроде бы, так и сует свой нос во все закрытые сосуды, какие только можно найти – по привычке.

– Он закрыл сосуд?

– А… – отмахнулся Зевс. – Поздно спохватился. Там на дне только надежда и осталась теперь. Почему ее Япет вместе с болезнями поместил – непонятно. Что Эпиметей сделал с сосудом – тоже неизвестно, да и неважно: смертные получили заслуженное. Теперь они будут помнить, чем обязаны небу.

– После твоей победы над Тифоном они будут помнить это еще лучше, брат.

– Слава победителю Тифона! – пищит Гермес, морщит нос с ужимками бывалого шута, но никто не смеется, все подхватывают, вздымают чаши…

И капли амброзии сверкают в солнечном свете ярче золота тронов.