Айгирская легенда

Взялись ребята за лопаты. Быстро закидали лужу землей и комьями. Все равно сюда не раз придется возвращаться, «долечивать» земляное полотно, балласт сыпать, рельсы выравнивать и поднимать. Поумяли землю, потанцевали на ней и вперед, путеукладчик!

Путеукладчик такой же огромный, как тепловоз, только внешне не похож на него из-за вытянутого вперед «хобота» — стрелы-носителя. Подхваченное с платформы верхнее звено проплывает на специальных механизмах под стрелой. Затем на четырех тросах опускается на земляное полотно.

И вот легло первое звено. Его выровняли, прикрутили к концам рельсов. Колчев взмахнул флажком: можно двигать! Колеса путеукладчика медленно зашли на новые рельсы. Все столпились возле того места, где была лужа. Вот-вот колеса подойдут туда. Колчев дал команду, чтобы все ушли вперед и не торчали возле путеукладчика: мало ли чего может быть… Шпалы вдавливало в жидкий «шоколад». Рельсы стали прогибаться. Колчев приподнял руку с флажком, но, видимо, растерявшись, не донес ее до верхнего положения, оставив на полпути. Хотел, наверно, крикнуть: «Стоп! Назад!» Страх, желание остановить путеукладчик не согласовались с жестом, и колеса в минуту замешательства бригадира прошли лужу, покатились ровно по твердому основанию. Шпалы не проваливались глубоко. Рельсы не прогибались. Опасность миновала. Легло второе звено, третье.

В бригаде — молодые парни и девушки. Да, и девушки!

Тут, на ветру, с гаечными ключами и костыльными молотками, они работают наравне с парнями. Правда, им больше поручают прикручивать стыки рельсов, костыли подбивать, но дело это тоже непростое и нелегкое. Быстроты и аккуратности требует. Ну, а парни чаще за ломы берутся, когда надо подправить рельсы. Словно оберегают девушек.

Разговариваем в короткий перекур с групкомсоргом Машей Маркеловой. Не тяжело такими огромными ключами ворочать, не надорвутся? Маша откинула прядку волос и засмеялась, округлив красные от ветра щеки. Говорит: сколько километров уже за девичьими плечами! И ничего! Не сломались, не надорвались. Наоборот. Конечно, конечно, когда приехали на стройку, тяжеловато было, что там тяжеловато — тяжело! Думали, вот-вот не выдержим, вот-вот разревемся и начнем писать заявления об увольнении по собственному желанию. Но стыд сильнее усталости и отчаяния. И вот привыкли за два года. Говорит: девчата парням не уступят. Что не уступят! Что — парни! Мало их, настоящих-то парней! Сколько слабачков сбежало со стройки. Так что, кто сильнее, надо еще посмотреть.

Маша небольшого роста. Пухленькая, крепкая девчушка. Круглое личико, добрые светлые глаза. Во взгляде мягкое обаяние, готовность на ответную улыбку. Она проста. Открыта. Хоть и не любит выставлять себя напоказ, громкие слова говорить без надобности. Подчас застенчиво в тени держится. Она не похожа на «городскую» девушку. Современность ее в ином. В прямоте. Честности. В том, что не хнычет, когда другие ревом ревут. В том, что не терпит лжи и грубости. Саму же — можно легко ранить.

Я подумал, что когда рядом с железом такие нежные создания, то, наверно, и работа приобретает иной смысл. И рельсы чуточку теплее. И ветер не такой жгучий. И люди добрее. Но за мягкостью, хрупкостью этой девушки угадывалось что-то прочное. Какая-то неуловимая внутренняя сила.

Позже я не раз задавался вопросом: какие человеческие качества необходимы трассе в трудные моменты? Что может вытянуть ее из очередного прорыва или беды? И вспоминал Машу Маркелову, Любу Останину, многих других девушек трассы, душевная сила которых поистине прочнее, гибче железа. Но и не лишена нежности полевого цветка. Вспомнил, как один фотокорреспондент нарвал ромашек и бросил их на рельсы. Затем заснял. Мне показалось в этом «монтаже» что-то неестественное, подстроенное. А потом понял: он увидел новое, глубокое в людях. Может, самих новых людей показал. Которых мы не замечаем. Душу их раскрыл.

Бригада рвалась вперед. Решили работать дотемна. Пока не уложат все привезенные в тот день звенья. Пока хватит сил.

5

В те дни Изгородин не высыпался. Приезжал домой поздно, Вставал рано. И шофер его — Николай Гаврилович — пожилой седоволосый человек молча, терпеливо разделял его участь. Уважал он Изгородина и понимал.

Часто ездил я с Изгородиным в его старом газике. Подъезжая утром к мосту через Белую, шофер и Изгородин, словно сговорившись, поворачивали головы к боковому окну и смотрели вниз на набережную. Белая разлилась. Лед проплыл. Тепло. Салават Юлаев на коне вытаивает из тумана. Сколько ни езди тут, а к красоте Белой с ее берегами, лесами, простором — не привыкнешь!

Миновав мост, Николай Гаврилович набирал скорость и глядел прямо перед собой. Изгородин, выбросив окурок, откидывался на спинку сидения. Интерес к внешнему миру пропадал.

Я спросил потом Николая Гавриловича, куда это они оба разом так внимательно смотрят, когда въезжают на мост?

— На плиты. Отметка там у нас. Две с половиной плиты уже затопило.