Айгирская легенда

У «серебряного» костыля есть начало — костыль простой, железный. И когда забивают этот, первый, костыль, чувство радости охватывает каждого. Без торжеств особых, без оркестров совершается это чудодейство. Но с шуточками-прибауточками. Подтруниванием друг над другом: ишь, поджилки дрожат, слабаки вы, однако, братцы-кролики, не повернуть ли оглоблю, впереди-то еще, ой-е-ей, сколько рельсов! Как в народный старинный праздник. И с богом, и с чертом, и матерью родной, и с начальством непутевым. Неузаконенный, стихийный, близкий сердцу праздник.

Но по-новому, глубоко отзовется он позже, когда железная дорога будет закончена, сдана по проекту, а «серебряные» костыли вытащены из шпал и заменены на обычные. Вот тогда-то и вспомнится веселое начало, с грустью вспомнится, а может, со слезами. И, словно занимаясь раскопками, начнут уточнять: кто же все-таки забил первый, самый первый костыль. Кто же врезал первую, самую первую стрелку. Хоть в Карламане. Хоть на восьмом километре от Белорецка. Тут и стихи вырвутся из груди, как стон радости, и свет в глазах задрожит и как бы невзначай перельется в счастливую слезу. И обнимутся, и поцелуются, и руки крепко пожмут, крепко, горячо, с жаром. Не обойдется, разумеется, без спора и обид, новых шуточек и смешков. Взрослые станут детьми. И всем от этого будет хорошо. А может быть, и не всем… Но каждый живет новой мечтой. Дороги манят в будущее.

2

Руки увесисты: две кувалды. Черными казались они на белом листе бумаги. Толстые пальцы — бревнышки, в порезах, трещинках, шрамах, засохших ссадинах, в буграх. Впиталась в них земля, и металл, и уголь, и мазут. Сколько ни мой, ни скобли, не отмоешь, не отскоблишь. Это руки Алексея Степановича Зуева.

Они неуклюже двигались по белому листу бумаги. В правой руке белым лучом светила авторучка.

Зуев только что с объекта, и немудрено, что ладони гудят от натертых бугров-мозолей, и оттого авторучке неуютно в руке, он ее не чувствует, и сжимает крепко, чтобы не потерять между пальцев. Вот сломает, кажется, напополам. К таким рукам не идет хрупкая, нежная вещь. Только что лом держал, деревянную рукоять костыльного молотка, которым вгонял в шпалы костыли.

Алексей Степанович Зуев, ветеран Минтрансстроя, бессменный заместитель редактора стенгазеты, член группы народного контроля, — работал на путях станции Карламан, на новых «нитках» дороги. Быстро пришел. Вихрем ворвался: возможно, думал, что срочно приглашают провести какой-нибудь рейд. Как раз был обеденный перерыв. Он даже не стал умываться, а пришел, какой есть, в рабочем старом обмундировании, с запахом шпал, железа, дыма, разгоряченный. Не удивился, когда узнал, зачем его пригласили. Как должное воспринял. Даже глазом не моргнул — сел писать. Стихи. Свои собственные. Он их знает наизусть — трудно ли, раз просят.

Стихотворение было напечатано в стенгазете СМП-340 «Строитель». Стенгазета висела в коридоре конторы. Зайдешь с улицы, сразу бросается в глаза. Кроме красочного внешнего оформления у нее всегда было бойкое содержание. И вот — стихи.

Я попросил заместителя начальника штаба стройки Геннадия Даутова разыскать автора. Пришел. Ломаться не стал. Смотрю на него и думаю: «Какой чумазый! Видно, досталось сегодня. А может, вообще любит всласть повозиться с рельсами?..»

Зуев спешит, водя «кувалдой» по бумаге. Но пишет, видать, с охотой, постепенно входя в азарт. Он не остыл от «железок», и внутренний жар «той» работы вливается в «эту», в стихи.

Пишет Зуев крупно, размашисто, с силой вдавливая наконечник стержня в бумагу.

Не забыть нам, братцы,
День весенний,
Май.
Голос Изгородина:
«Ребята, начинай!»

Это — о первом дне стройки, о первом ее прекрасном миге.

Стихотворение было шероховато, необтесано, но в общем — земное, крепкое… А дальше автор твердость свою, задор смягчал улыбкой, легкой грустью.

А потом все стихло..
 Сели отдохнуть…
Стрелка нами врезана
В белорецкий путь.

Может, вспомнили о других дорогах, что остались позади. И вдруг рывок вперед.

Не думайте, не сказку
Расскажу я — быль:
Забьем мы скоро в шпалы
«Серебряный» костыль!

Прочитав такое, можно было бы подумать: «Ух, как лихо!» Но это была мечта Зуева. Нелегко он вырывал ее из груди.

Паводок. Поезд в прорыве. А он наперекор природной стихии — «рубанул». Позвал себя и весь коллектив к заветной мечте… Он широко расписался под стихотворением: «А. Зуев, рабкор, 25 апреля 1974 года, Карламан». В этот день мы с ним и познакомились.

Я снова взглянул на руки Зуева. Расслабнув, они раскрылись, выпустив авторучку. И казались беспомощными, не знающими, что им дальше делать. Широкое, грубоватое, с впалыми щеками лицо его напряженно застыло. Глаза, глубоко запрятанные под бровями, были тверды и кололи. Зуев ждал оценки.

«Серебряный» костыль забили не очень скоро — 28 декабря 1976 года.