Айк и Нина

– Так, – повторил он, оценивая меня своими сталисто-голубыми глазами, по мере того, как пересёк кабинет и кинул книгу на свой рабочий стол так же небрежно, как бейсболист кидает на землю свою биту после того, как выбил мяч за пределы стадиона. Он выглядел как гольфист-профессионал, атлет, боец, мужик, способный встретить тебя не только кулаками, но также и гольф-клюшкой номер девять. Не ведитесь вы на все эти статьи о якобы ухудшении его здоровья – я видел его в овальном кабинете тем сентябрьским утром, широкоплечего, с тонкой талией, пластичного и представительного. Серия инфарктов и приступ илеита ни на йоту не сломал этого закалённого бойца. Каких-то пару недель до его шестьдесят девятого дня рождения, а он шустёр как выпускник средней школы на выпускном балу.

Здесь я возвращаюсь к причине моего вызова к президенту.

– Вы ведь толковый парень, Падеревски, верно? – спросил Айк.

Я ответил утвердительно.

– И вы владеете русским, так?

– Да, сэр, мистер президент, так же как и польским, лужицким, сербохорватским и словенским.

Хмыкнув, он пристроил свое бедро на угол стола. Солнечный зайчик от окна сновал по его голове до тех пор, пока она не засверкала как второе солнце. – Вы ведь знаете о предстоящем визите Советского председателя с э-э ... супругой?

Я кивнул.

– Это хорошо, Падеревски, просто здорово, поскольку с этого момента я назначаю вас моим личным консультантом на время этого визита. – Он смотрел на меня как на какую-то необычную ничтожную форму жизни, которая, возможно, достойна дальнейшего изучения под микроскопом, смотрел на меня взглядом человека, который, наводнив Европу войсками, свёл в могилу Гитлера. – Все, что у нас происходит, каждое задание, которое я вам поручаю, являются строго конфиденциальными, то есть под грифом "совершенно секретно", надеюсь, это понятно?

Меня охватило чувство собственной важности, значимости, сопричастности к великой миссии. Вот ведь оно как, меня, парня из ниоткуда, двинули наверх, чтобы я мог проявить свои скромные способности в служении первому гражданину нации, самому верховному главнокомандующему. – Понятно, мистер президент, –

ответил я, подавляя порыв отдать честь.

Судя по всему, это его успокоило и, опершись на свой стол, он поведал мне длинный замысловатый пересказ статьи, на которую он натолкнулся в журнале "Нэшнл Джиографик", о египетских пирамидах и о членах похоронной процессии фараона, которые то ли вмиг ослепли, то ли были похоронены вместе с их старейшинами – что-то в этом духе. Я не знал, что мне с этим делать, поэтому я просто напустил на себя задумчивый вид, а когда он закончил, одарил его такой тёплой улыбкой, которая и лед бы растопила.

Айк ответил мне своей улыбкой.

Теперь вы уже, конечно, догадались, в чем именно должны были заключаться мои чрезвычайные полномочия – мне предстояло стать посредником президента в его отношениях с мадам Хрущёвой, его связным, тем, кто будет сглаживать шероховатости, сочинять отмазки – в общем, я должен был стать сутенёром Айка. Вспоминая об этом ныне, я со всей честностью могу заявить, что ни тогда, ни теперь, не испытываю никаких угрызений совести относительно своей роли в этой истории. Отнюдь, я причисляю себя к тем избранным, кому выпал шанс стать очевидцем одной из величайших страстей нашей эпохи, любви, одновременно чистой и греховной, любви, которая, из искры разгоревшись под неусыпными взорами обоих враждующих народов, вспыхнула затем ярким пламенем страстных объятий и жарких лобзаний.

Айк, как я узнал позже, впервые попал в сети обаяния мадам Х. в 1945-м во время своего триумфального визита в Москву после краха Третьего рейха. Шёл последний день его визита, тот знаменательный день, когда Япония вывесила белый флаг и Великая война наконец-то завершилась. По случаю празднования победы, а также в честь Айка и его соратника маршала Жукова, посол Гарриман устроил прием с банкетом в американском посольстве. К скромной свите Айка присоединилась большая группа высокопоставленных советских военных и общественный деятелей и приём скоро вылился в шумное гуляние с песнями, плясками и поздравительными братаниями. Хлопали винные пробки, лилась рекою водка, неистовый гул голосов сотрясал стены посольского фойе. И тут в дверях появилась Нина Хрущёва.

Айк застыл как огорошенный – для него всё стало вдруг неважным – Жуков, Москва, Гарриман, победа в войне и «Песня волжских бурлаков», которая мгновение до этого звенела в его ушах, – остался только образ женщины-мечты у входа, простой, без всяких прикрас, но очень изящной, она была настоящей королевой красоты. Он не знал, что сказать, не знал, кто она была, единственные известные ему русские слова – «здравствуй» и «спасибо» – вертелись на губах будто неуслышанная богом молитва. Он уговорил Гарримана познакомить их, после чего остаток вечера провёл бок о бок с ней – любезный Айк, зачарованно вглядывающийся в тихие глубины её сочных тёмно-карих очей. В переводчике он тогда не нуждался.