Айн Рэнд

Чем еще уникален роман? Ему практически нет аналогов. «Мы живые» без прикрас, в мельчайших деталях описывает повседневную жизнь Страны Советов начала 1920-х годов: голод, холод, грязь, унижения, хамство, отчаяние, репрессии… Те, кто остался в СССР, по понятным причинам не могли написать и уж тем более опубликовать такое произведение. Те же, кто, как Владимир Набоков, покинул Россию во время Гражданской войны, имели очень приблизительное представление о том, что происходит в отчизне. А таких, как Алиса Розенбаум, — сумевших уехать из СССР и обладавших талантом, чтобы описать советскую повседневную жизнь, — пожалуй, можно пересчитать по пальцам одной руки.

Легенда гласит, что создание романа было выполнением обещания, данного Алисой перед отъездом из Ленинграда. Якобы на прощальном вечере, устроенном ее родителями в конце 1925 года, был один малознакомый гость, который, понимая, что Алиса уезжает навсегда, попросил ее рассказать миру, что «Россия — это огромное кладбище» и что «мы умираем здесь». Расчувствовавшись, она поклялась, что сделает это. Быть может, отсюда и название романа — попытка доказать, что в СССР еще есть ЖИВЫЕ люди, не желающие мириться с атмосферой тоталитарного государства.

Молодая беллетристка поднимает в романе проблему отношений человека и государства, которую так ярко обозначил Пушкин в «Медном всаднике», но делает это не в связи с природным катаклизмом в «Петра творенье» и сумасшествием «бедного Евгения», а на материале планетарной человеческой стихии и умопомрачения целой нации на примере истории своего родного Петербурга — Петрограда — Ленинграда, где, по Евгению Замятину, «кругом Васильевского острова далеким морем лежал мир: там была война, потом революция». Можно продолжить: и снова война — Гражданская. Вряд ли Айн Рэнд, начинающая американская писательница с произведением о России, думала, что уже этим роман может быть включен в понятие «петербургский текст», введенное лингвистом В. Н. Топоровым. «Мы живые» не просто вписывается в совокупный текст русских писателей, начало которого положено пушкинским «Медным всадником», а сердцевину составили «Преступление и наказание», «Идиот» и «Подросток» Достоевского. Согласно Топорову, среди создателей «петербургского текста» практически нет писателей-петербуржцев, поскольку они не имеют хорошо знакомого объекта дня сопоставления. Но Айн Рэнд — как раз уроженка Петербурга. Не случайно ее земляк Замятин не видел перспективы для настоящей новой литературы в Советской России, пока писатели не излечатся «от какого-то нового католицизма», который опасается всякого «еретического слова».

Своим романом Айн Рэнд продолжает печальную традицию отрицательного отношения к городу, ругая и обличая его. Словно иллюстрируя мысль Топорова о наполнении «петербургского текста» произведениями других видов искусств, у Айн Рэнд истинный дух города выражают четыре черные статуи, украшающие Аничков мост: дуэты покоренной лошади и мужчины, идущего «прямо в неизвестное будущее»[38]. Какую удивительную символику она здесь увидела!

Правда, включая «Мы живые» в «петербургский текст», следует помнить, что роман был написан на английском языке и мнение о нем русскоязычных читателей во многом зависит от мастерства переводчика. Кстати, и это тоже делает роман уникальным: нам неизвестно ни одно другое произведение на иностранном языке, чье действие происходит в Петрограде — Ленинграде, за исключением написанного также на английском набоковского «Смотри на арлекинов» (1974), в одной из глав которого события развиваются в послевоенном Ленинграде. Тоска по прошлому, по родному городу проступает в строках Айн Рэнд: «Раньше это был Санкт-Петербург; война сделала его Петроградом, революция сделала его Ленинградом».

Первая характеристика, данная городу дочерью химика и провизора Зиновия Розенбаума: «В Петрограде воняло карболкой». Карболка — дезинфицирующая жидкость, имеющая густой, удушливый запах, ассоциирующийся с «ароматом» общественных туалетов. Карболкой пахнет вокзал и в сцене отъезда другого героя романа. Таким одорологическим обрамлением автор организует начало и конец первой части книги, а в ее сердцевине — вонь на кухне вчерашних буржуев Аргуновых, варящих мыло на продажу, лестницы, пахнущие кошками. Так же важна для Айн Рэнд зрительная сторона восприятия. Заплеванные лузгой, грязные тротуары; некогда красное, а теперь выцветшее, ставшее розово-серым, с бахромой паутины знамя; огромные вокзальные часы без стрелок; заброшенный Летний сад; очереди на трамвай — из этих деталей рождается обобщенный образ города, безусловно, выражающий отношение Айн Рэнд к «колыбели революции». И в то же время она подчеркивает: несмотря ни на что, для жителей «Петроград… это единственный Город».