Айседора Дункан. Модерн на босу ногу

На радостях Есенин накупает себе такое количество костюмов, что они просто не помещаются в гостиничный шкаф, так много, что он не сможет сносить за всю жизнь. Дункан бы остановить его, но она только тихо улыбается: «Он такой ребенок, и он никогда ничего не имел в жизни. Я не могу упрекать его за это». Она не в силах журить Сергея, когда того доставляют домой мертвецки пьяного и швейцар или дежурный по этажу вынужден нести постояльца на руках. Впрочем, с Айседорой тоже время от времени случаются подобные казусы. Хотя гостиничная прислуга не в обиде, на этой парочке можно сделать состояние. Во всяком случае, складывается впечатление, что бар работает исключительно на двух советских миллионеров.

Весной 1922 года в Берлине, на тротуарах Курфюрстендама Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая¹⁷⁶ встретит эту странную пару и оставит воспоминания: «На Есенине был смокинг, на затылке – цилиндр, в петлице – хризантема. И то, и другое, и третье, как будто бы безупречное, выглядело на нем по-маскарадному. Большая и великолепная Айседора Дункан, с театральным гримом на лице, шла рядом, волоча по асфальту парчовый подол.

Ветер вздымал лиловато-красные волосы на ее голове. Люди шарахались в сторону». Как видите, описание исчерпывающее – Айседора в своей стихии, зная, что ее могут в любой момент узнать и остановить, она одета, точно королева, а Есенин, хоть и приобрел дорогой гардеробчик, еще не знает, что с ним делать.

«Я ношу цилиндр не для женщин,
В глупой страсти сердце жить не в силе,
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле…»

Пройдет совсем немного времени, и в том же 1922 году в Париже Есенин встретится с Элленсом Францем, который напишет об этой встрече: «Когда я впервые увидел его, его элегантность в одежде и совершенная непринужденность в манере держать себя на какой-то миг ввели меня в заблуждение. Но его подлинный характер быстро раскрылся мне. Эта элегантность костюма, эта утонченная изысканность, которую он словно бы нарочно подчеркивал, были не более чем еще одной – и не самой интересной – ипостасью его характера, сила которого была неотделима от удивительной нежности». Да, Есенин быстро сживется с модной дорогой одеждой, да так, словно и не носил ничего иного, словно вырос в зачарованном замке у лебединого озера. Увидев его, Валентин Катаев¹⁷⁷ окрестит поэта «королевичем», и именно под этим именем он войдет в его лучшую, на мой взгляд, книгу: «Алмазный мой венец».

– Сидора, посмотри, кто здесь? – Есенин с радостью бросился к Наталье Васильевне, ведущей за руку пятилетнего сына Никиту.

– Qui est-ce? – спросила Айседора, с ужасом уставившись на ничего не понимающего Никитку. – Патрик?! – Дункан опустилась на колени, протягивая руки к спрятавшемуся за спину мамы ребенку.

Есенин принялся тормошить супругу, но она не обращала внимания.

Перед ней впервые за много лет разлуки предстал ее родной сын – ее погибший Патрик.

Наталья Васильевна и Есенин кое-как подняли Айседору, и та вдруг, поняв свою ошибку, бросилась бежать, не разбирая дороги, за ней, придерживая рукой цилиндр, несся растерянный, не понимающий, что происходит, Сергей.

Сергей Есенин и Айседора Дункан в Берлине.

«Настоящее, прошлое и будущее вместе образуют длинную дорогу. Она продолжается, бежит далеко, но мы не видим ее и поэтому принимаем ее за будущее, которое уже ждет нас».

(Айседора Дункан)

«Сидора, – кричал он, – подожди! Сидора, что случилось?» – он не понимал ее, горько плакал Никита, роняла сочувственные слезы Наталья Васильевна. Ей и раньше говорили, будто бы Никита – вылитый Патрик, да что там говорили, до сих пор в магазинах продавалось английское мыло Pears’a, на котором весело улыбается Патрик Дункан. Узнав, что на мыле изображен погибший ребенок, Наталья Васильевна отказалась его покупать, но картинка все равно то и дело попадалась на глаза в витринах магазинов.

В 1924 году, рассказывая Галине Бениславской¹⁷⁸ о Дункан, Есенин скажет: «А какая она нежная была со мной, как мать. Она говорила, что я похож на ее погибшего сына. В ней вообще очень много нежности».