Айсолтан из страны белого золота

— За кого же ты принимаешь наших колхозников: цыплята они, что ли, чтобы следовать за курицей?

— Вот то-то и оно! Мне, видишь ты, даже по положению курицей быть никак невозможно, и я ею, если на то пошло, отродясь не был. Да. Ну, короче, поговорили мы в облисполкоме и все вместе пошли к секретарю обкома. Принял он нас. Начинает меня расспрашивать о колхозных делах. Я рассказал. Переходит к вопросам о моем личном житье-бытье. А у меня нутро горит. "Что же это, — думаю, — когда же он перейдет к воде?" А он все — как жена, да как ребятишки, да через каждые три слова все о моем здоровье беспокоится… Ну, ты знаешь мой характер: не выдержал я, говорю: "Товарищ секретарь, мое здоровье в самом что ни на есть цветущем состоянии, только имеется у меня одна тяжелая болезнь, измучила сна меня, собака, всю душу изгрызла". Посмотрел он на меня и смеется: "Как же так, товарищ Аннак? Не понимаю я тебя: здоровье, сам говоришь, у тебя отличное, а, между прочим, ты вроде как бы при смерти?" Я, конечно, вижу, что не совсем удачно выразился…

Дорога круто сворачивает вправо, и Бегенч, воспользовавшись тем, что его собеседник на секунду умолк, спрашивает:

— Аннак, а поближе к делу нельзя? О чем договорились?

— Друг, не понукай! Добрый конь сам знает, где рысью итти, а где шагом.

— Да я ничего…

— А ничего, так не перебивай, не порти песню. Ну, значит, говорю я ему: "У меня, товарищ секре-тарь, болезнь особого рода. Моя болезнь — это вода. Мне вода нужна". А он улыбается, берет со стола графин, наливает воды в стакан, подает мне "На, — говорит, — товарищ Аннак, выпей газировки, остуди сердце. А то ты даже раскраснелся весь". Я, конечно, понимаю, что он со мной шутит, но сбить себя с позиции не даю. "За газировку, — говорю, — спасибо, но только ты и мой хлопчатник напои — вот тогда я тебе двойное спасибо скажу". — "Да, — говорит он, — хлопчатник… Знаю, знаю…" — и берет трубку. "Соедините, — просит, — с Ашхабадом". Тут у меня, поверишь ли, так сердце заколотилось, словно мне сейчас в атаку итти. Соединили его быстро. Что ему там говорили, я, понятно, не слышал, а вот что он говорил — это мне было прямо, как мед. Потом положил он трубку, обращается ко мне: "Ну, товарищ Аннак, не горюй о воде. Воду дадут. До свиданья. Желаю успеха". Я от радости так очумел, что даже спасибо сказать позабыл.

— А все-таки ты у нас молодец, товарищ башлык.

— То-то, друг. Видишь, не сплошал Аннак!

Машина идет по степи, и Бегенч зорко вглядывается в даль, туда, где степь сливается с небом. Вдруг, привстав на сиденье, он дергает Аннака за рукав:

— Аннак, притормози-ка машину.

— А ну, что увидал? — опрашивает башлык. Машина останавливается.

— Дай-ка мне бинокль. Где он у тебя? — говорит Бегенч.

С минуту он смотрит в бинокль, потом передает его Аннаку.

— На, погляди.

Аннак водит биноклем по степи и вдруг замирает.

— Эге! Вижу, вижу! — вскрикивает он. — Три джейрана. Они нас уже приметили. Вон, видишь, как насторожились.

Башлык приказывает шоферу:

— Ну, живо, живо держи свою баранку! Давай сюда ружье. — Вытолкнув Бегенча из машины, он пересаживается на заднее сиденье, кричит: — Теперь, друг, нажимай!

Бегенч едва успевает вскочить в "газик". Машина резко набирает скорость, расстояние между ней и джейранами заметно сокращается. Три темные пятнышка растут, они уже отчетливо видны.

Джейраны, почуяв опасность, тоже срываются с места. Они скачут на восток, к пескам. Машина идет наперерез. Аннак, сжимая в руках двустволку, кричит на шофера:

— Ты не смотри на них! Смотри на дорогу! Нажимай!

Машина летит по степи. Уже видно, как мелькают в воздухе белые салфеточки — пятна на задних ногах джейранов, под хвостом. Джейраны скачут, вытянув шеи, держась близко друг к другу; тонкие ноги, как тугие пружины, подбрасывают в воздух стройные туловища, и кажется, что каждый скачок переносит их сразу на двадцать шагов вперед. Но машина летит, и расстояние продолжает уменьшаться. Она несется по степи, подскакивая на буграх, почти отрываясь от земли: кажется, что и она — дикое животное, разъяренное азартом погони.

Ветер свистит у Бегенча в ушах. Уцепившись руками за спинку переднего сиденья, пригнувшись к шоферу, он упрашивает:

— Осторожнее! Разобьешь машину!

Но Аннак, напряженно сведя плечи, словно готовясь к прыжку, впившись глазами в скачущих джейранов, кричит, и его зычный бас далеко разносится по степи:

— Давай! Давай!

Впереди уже видны барханы. Если только джейраны уйдут в пески, они ускользнут от преследования, и Аннак, поднимая двустволку к плечу, снова торопит шофера:

— Нажимай же! Ну!

Джейраны подходят к краю барханов, но расстояние между ними и машиной теперь не больше пятидесяти шагов.

Аннак, не находя удобного положения для прицела, кричит шоферу:

— Сворачивай! Боком ставь! Дай стрелять, будь ты неладен!

Четыре выстрела гремят один за другим. Увидев, что два джейрана упали, шофер откидывается на сиденье и убавляет скорость. Аннак, следя глазами за третьим джейраном, который большими ленивыми скачками уходит в пески, толкает шофера в бок, хрипит:

— Зачем останавливаешь? Нажимай!