Айтиот (СИ)

— Я ему что, крепостной? — я хохотнул с нервозностью, которая самому не понравилась. — Не все же руководство будет уходить, я один. Переходный период мы одолели, да немцы, надо сказать, особо в нашу кухню и не лезли. И потом, я же не на произвол судьбы «Натив» брошу. На тебя хозяйство оставлю. Дазуров возражать не станет, он говорил сто раз, что посторонние в нашем менеджменте никому не сдались. Ты, главное, сам-то как насчет этого, Вадь? Не прямо сейчас — через полгодика, примешь дела спокойно… ну и там, себя в порядок приведешь как раз.

— Ну не знаю, амиго, — Вадим запустил пятерню в дреды, в этом месяце они были фиолетовые и оранжевые. — Можно так-то… А не выйдет, что я тебя, ну вроде как… подсидел? Точно хочешь вот прямо совсем уйти? Пять лет нашей конторе отдал как-никак… Или ты оффер на что покруче получил?

— Да ничего я не получал! И не хочу. Я свалить хочу с этой каторги, понимаешь? Не только из «Натива», — я прикрыл глаза. — Вообще из рекламного бизнеса. Сыт по горло мутотенью этой…

— Да все сыты, всех тошнит… но как же?.. — Вадим выразительно потер большой палец об указательный.

Я заметил, что смял в комок бумажную салфетку, которая не помню как оказалась у меня в руках. Неловко признаваться в таком человеку, который из-за своих путанных семейных обстоятельств вертится как белка в колесе и едва сводит концы с концами. Но, надеюсь, наша дружба это выдержит.

— Да бабла-то я скопил, — решился я. — За хату вторую все выплатил, она нормально так в цене уже поднялась. Акции-шмакции, трехвалютная корзина, биткоины даже. В общем, пассивный доход себе обеспечил. На рестики каждый день не хватит, да и летать придется экономом, но с голоду точно не помру и даже не опухну.

— Ишь, в рантье намылился! А заниматься-то чем станешь? Вот просыпаешься с утречка — а на работу не надо! И завтра не надо, и через неделю, и вообще никогда! Шарики за ролики от безграничной свободы не заедут?

Я потер виски:

— Не знаю, Вадь. Пытаюсь это себе представить — и не могу. Это же не выходные, не отпуск даже, когда еле успеваешь выгрузить из головы срань эту рабочую, как уже пора загружать ее обратно… — я пожал плечами. — Знаешь, мне кажется, только когда это все закончится, я пойму что-то важное и начнется… ну, настоящая жизнь, что ли. Которую я даже представить себе не могу за всеми этими бесконечными совещаниями-отчетами-докладами-метриками… Наверно, найду другое занятие в жизни. Но потом. Сперва выдохну. Попутешествую. А может, и вовсе свалю из России с концами.

— Это ты зря, — Вадим нахмурился. — Своих держаться надо. Для тебя что вообще значит твоя страна?

— Да не знаю… березки… мама с отцом… интуитивно понятные правила жизни. А так и ничего вроде. Мог бы в граждане мира податься. Но, впрочем, лень. Без разницы, где чувствовать себя никому не нужным — там или тут.

— По крайней мере мы на отечественную экономику пашем, амиго. Даже и под немцами этими сраными. Зарплаты и налоги все равно у нас в стране оседают.

— Так-то оно так, — я допил газировку и долил еще из банки в стакан. Приторный вкус поднадоел, лучше бы пива взяли, жаль, что Вадиму нельзя. — Но ведь я обычный наемный манагер. Любой на моем месте делал бы плюс-минус то же самое. Хотел бы я чувствовать себя нужным. Нет, не так — быть по-настоящему нужным. Делать то, что только я и могу, и знать, что это реально… меняет что-то. Но как-то вот… не выходит.

— Понимаю, амиго, — Вадим отсалютовал мне банкой газировки. — Но ты всерьез думаешь, что типа достаточно бросить работу, и в твоей жизни из ниоткуда, само собой появится что-то настоящее? Уверен?

— Да ни в чем я, блин, не уверен! Знаю просто, что не могу так больше. Тошнит меня от этой работы, понимаешь? Втюхиваем продукт клиентам, чтобы они лучше втюхивали свой продукт своим клиентам. Переплачиваем зажравшемуся хамлу Протасову, а внештатников держим на копейках. И вот на всю эту ерунду я свою единственную жизнь трачу… Мне уже тридцать пять…

— А ты не откладывай жизнь на завтра, — Вадим подмигнул. — Живи здесь и сейчас. Есть тут недалеко одно место… Как бы бар, но без вывески. И без бухла. Зато с особыми правилами.

— Ты же знаешь, я… это… не употребляю.

— Только дурь в голову и приходит? — Вадим усмехнулся. — Есть кое-что получше, амиго. Если с этого не почувствуешь себя живым, тогда уж и не знаю, тогда пора в простыню и на кладбище.

* * *

— Меня зовут Петра, — сказала девушка. — Это означает «камень». А твое имя как переводится… О-лег?

Я пожал плечами. Понятия не имею, как переводится мое имя. А если бы и знал, вряд ли смог бы сказать это по-английски. Деловым английским я владел прилично, но быстрый говорок Петры понимал с пятого на десятое. А ведь она итальянка, то есть для нее английский тоже не родной; но болтает она намного увереннее меня.

Впрочем, может, барьер тут не только языковой…

— Олег означает «неистовый жеребец», — Вадим на секунду оторвался от брюнеточки, с которой целовался вовсю.

— Да ну! Шутишь! — Петра засмеялась, запрокинув голову.

— Не веришь — проверь сама, амигита! — Вадим вернулся к своей брюнетке.