Айвазовский

Он был точно окаменевшим, вспоминал позже В. Штернберг, какое-то время Айвазовский словно не видел ничего вокруг, не узнавал приятеля и был как бы не в себе. Самое странное, что он не мог объяснить, что с ним произошло? Не ведал, что провел на берегу всю ночь, он не желал есть, и Штернберг чуть ли не силой заставил его выпить молока из прихваченной с собой бутылки.

В этой истории было что-то необъяснимо-мистическое, казалось, что не прибеги Штернберг на берег, Айвазовский так и остался бы сидеть, глазея на море, или морские обитатели, загипнотизированные его взглядом, забрали бы его к себе. После этого случая Штернберг принялся тихо опекать своего странного приятеля, то и дело вспоминая, как тот чуть было не оставил его, сгинув где-то на просторах любимого им моря.

Из Неаполя их путь лежал через Сорренто, где они поклонились могиле пейзажиста Сильвестра Щедрина. Айвазовский обожал картины Щедрина, боготворил его, но здесь, в Сорренто, он увидел коленопреклоненных женщин и детей, которые тихо молились на могиле русского художника. Говорили, что после смерти синьор Сильвестро начал исцелять болезни и творить чудеса. Вместе с толпой пришедших помолиться святому Сильвестру, художники поклонились памяти пейзажиста, в первый и последний раз дотронувшись до доски с изображением барельефа самого Щедрина, сидящего с поникшей головой над палитрой и красками.

На берегах Неаполитанского залива Айвазовский писал с натуры виды прибрежных городов и Везузия. [131]В Сорренто он потратил три недели на вид Сорренто. Покинув Сорренто, в маленьком городке Вико Айвазовский по памяти написал две картины — закат и восход солнца.

Глава 13

«.. Дайте мне вашу волшебную воду такою, которая вполне бы передала Ваш бесподобный талант».

Из письма П. М. Третьякова И. К. Айвазовскому

В Риме Гоголь жил на улице Феличе, 26 в так называемом квартале художников, снимая комнату у итальянца Челли, по привычке деля жилище с Пановым. Эти двое прекрасно уживались под одной крышей, более чем довольные приятным, ненавязчивым обществом друг друга, плюс квартирной платой.

Сюда же по определенным дням Гоголь и Панов приглашали гостей. Вечер — понятие растяжимое, тем более для артистической братии, но Гоголь ставил непременное условие, что к нему приходят до половины восьмого, так как чаепитие или винопитие обычно сопровождалось интересными рассказами и нередко музыкой или чтением, которые не хотелось прерывать, ухаживая за опоздавшим гостем. Здесь побывали, наверное, все приехавшие из России художники, играл и пел для гостей Глинка, и вот теперь гости с восхищением слушали музыку Айвазовского.

После импровизированного концерта вся компания по традиции отправилась на ночную прогулку по городу. Николай Васильевич обожал Рим, о чем неоднократно писал в своих письмах друзьям: «Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета. Он показался маленьким. Но чем далее, он мне кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше, а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь станет. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу — и уж на всю жизнь», — писал он A.C. Данилевскому 15 апреля 1837 года. «Моя портфель с красками готова, с сегодняшнего дня отправляюсь рисовать на весь день, я думаю, в Колисей. Обед возьму в карман. Дни значительно прибавились. Я вчера пробовал рисовать. Краски ложатся сами собою, так что потом дивишься, как удалось подметить и составить такой-то колорит и оттенок», — сообщал он В. А. Жуковскому в феврале 1839 года.

Гоголь прекрасно знал Рим и его экскурсии были необыкновенно интересны и познавательны. Кроме чисто книжных знаний, он отлично ориентировался в городе и мог провести своих гостей такими закоулками и проулками, о которых мало кто догадывался. Писатель умел равным образом находить общий язык как в свете, так и в дешевых остериях, в которых его знали как синьора Николо, интересного собеседника и веселого человека.

«Непременно нужно будет познакомить вас с Волконской. У нее кого только не встретишь. Можно завести массу полезных в будущем знакомств, — доверительным тоном сообщал Николай Васильевич своему новому другу. — Вот сейчас мы как раз выйдем к ее дому», — и он действительно сворачивал к Палаццо Поли, где из окон лилась нежная музыка. Бедный Ованес был так поражен огромным фонтаном Треви, что даже не понял, что стена из статуй, уставленная плошками с зажженным маслом, и искрящаяся в этом свете вода есть не что иное, как часть палаццо загадочной Волконской, салон которой, где бы она не жила — в северной Москве или жарком Риме — вызывал ассоциации с Парнасом, на котором обитали боги.

Когда-нибудь это будет самый большой фонтан в Риме, — продолжил за Гоголя кто-то из попутчиков, толкая плечом Ованеса.