Айза

— Потому что одна я была настолько глупа, чтобы тебя терпеть. Но теперь все кончено. Ты мне предложил семь тысяч боливаров за то, чтобы я уехала. Ладно! Как только я их получу и выдастся хотя бы один не дождливый день, я уберусь.

— Я передумал.

— Что ты сказал?

— Что я передумал. Когда я предлагал тебе деньги, ты их не взяла, а сейчас ситуация изменилась. Можешь убираться, но я не дам тебе ни гроша.

Имельда Каморра ничего не сказала: было очевидно, что в какой-то степени она это предвидела, — и поиграла пустым стаканом, покрутив его вокруг указательного пальца. Она долго сидела с опущенной головой и наконец более хриплым, чем обычно, голосом проговорила:

— Если ты отдашь мне эти деньги, никогда больше обо мне не услышишь. Но если я останусь, то в любую ночь могу пробраться в дом, пристрелить тебя и забрать себе все, что найду. Тебе известно, что мне хватит духу это сделать.

— Возможно, — согласился любимец самуро и грифов. — Вполне возможно, тебе хватит духу, однако тебе придется проделать это сегодня ночью, потому что завтра я прикажу парням вышвырнуть тебя из «Моррокоя».

Не выпуская стакан из рук, Имельда Каморра ударила им в лицо Кандидо Амадо и, воспользовавшись его замешательством, а также тем, что кровь залила ему глаза, опрокинула на него стол и тут же бросилась вперед.

Просто не верилось, что дерется женщина: Имельда Каморра в мгновение ока превратилась в зверя, фурию или в существо, в которое вселился бес; ненависть, ярость или же тайные силы ада сообщили ей сверхъестественную силу, которая позволяла бить, колотить, кусать, царапать, пинать и даже навалиться всем телом на растерянного и испуганного мужчину, которому мешали реагировать боль, кровь, животный страх и полное замешательство.

~~~

А дождь все продолжал лить.

Плотное одеяло туч растянулось от Апуре до Меты и от Ориноко до Кордильер. Дождь все лил и лил с той же назойливостью, с какой несколько месяцев назад немилосердно пекло солнце или неустанно дул ветер.

Дождь сеял без передышки, однако люди и животные соскучились по свежести грозы и сверканию молний, потому что этот бесконечный невыразительный колабобос[71] наводил тоску на коров, от него распухали суставы.

— Наш корабль, того и гляди, превратится в Ноев ковчег, — сказал Себастьян, заметив, как всего за одну ночь поднялась вода в реке. — Если и дальше будет лить, он поплывет и так, даже толкать не придется.

— Осталось еще по крайней мере две недели, чтобы река достигла максимального уровня, — отозвался Акилес Анайя. — Помнится, шесть лет назад вода поднялась на восемнадцать метров, считая от дна, дом затопило, и мне пришлось перебраться на верхний этаж, пока вода не схлынула.

— В таком случае мы возьмем на борт всякой твари по паре и будем плыть до тех пор, пока не появится голубка с оливковой ветвью, — засмеялась Аурелия. — Трудно понять эту землю: то умираешь от жажды, то вот-вот потонешь… — Она повернулась к Селесте, которая помогала Асдрубалю прибивать доску на палубе. — Здесь всегда так? — поинтересовалась она.

— Слава богу, не то сюда понаехало бы народу, и мы перестали бы жить так, как нам нравится.

— Вам действительно нравится?

Селесте Баэс остановилась, прихлопнула комара, который прилетел попить крови раньше времени, и улыбнулась:

— Не думаю, что смогла бы жить в другом месте, даже если бы мне предложили все золото мира.

Аурелия не ответила, хотя долго размышляла, отчего у той так изменился характер, потому что мать семейства Пердомо была единственным человеком, который все еще пребывал в неведении — или же стремился оставаться в неведении — относительно того, что происходило между ее сыном и Селесте Баэс.

Себастьян почти с самого начала заметил ночные исчезновения брата, и ему не пришлось особенно ломать голову над тем, где и с кем он проводил ночи. Айза, наделенная шестым чувством, многое улавливала еще до того, как это случилось; она еще во время праздника поняла, что приближается неизбежное. Акилес Анайя достаточно хорошо знал свою хозяйку, чтобы догадаться, что она влюбилась в Асдрубаля Пердомо, еще тогда, когда между ними не было физической близости. Теперь эта любовь превратилась в настоящую страсть, как Селесте ни старалась себя сдерживать, осознавая, что этой связи было суждено продлиться недолго.

Пердомо Вглубьморя хотели вернуться на море — туда, где родились и выросли, — и никому не удалось бы их остановить; они уехали бы, даже если бы им попытались помешать, и должны были отравиться в плавание еще до того, как закончатся дожди и вода пойдет на убыль.