Айза

— Она ворожея?

Все повернулись к Акилесу Анайе. Это он задал вопрос, и вид у него был невозмутимый, словно все происходящее было вполне в порядке вещей.

— Ворожея? — с досадой повторила Аурелия.

— Та, что вроде знахарей и колдунов, которые наводят порчу на животное или христианина, едва взглянув на него. — Старик кивнул в сторону горизонта: — Вон там, в сельве Ориноко, живет Камахай-Минаре́, богиня, которая заставляет мужчин убивать друг друга за свою любовь. — Он помолчал и кинул окурок сигареты на дно чашки, в которой раньше был кофе. — Здесь, в льянос, у нее полно приверженцев. Особенно среди бакеано и индейцев.

— Моя сестра не имеет никакого отношения ни к колдунам, ни к колдовству, — сухо перебил Акилеса хмурый Себастьян. — Просто она улавливает то, что другим недоступно. — Он повернулся к Селесте и, судя по всему, хотел увести разговор в сторону. — Меня удивляет, что ее слова произвели на вас такое впечатление, — сказал он. — Неужели в них есть какой-то смысл?

Та уже успела оправиться от потрясения, вернувшись к столу, чтобы подкрепиться доброй порцией рома, хотя у нее все еще тряслись руки, и ответила, не глядя на молодого человека, поскольку взгляд ее по-прежнему был прикован к Айзе:

— Да. Конечно есть, но я предпочитаю об этом не говорить. — Женщина вновь наполнила стакан. — Что еще тебе известно об этом доме? — допытывалась она.

Айзе был не по душе вопрос. Вначале она было хотела промолчать, однако затем обвела взглядом вокруг, словно видя впервые эти стены и потолок или же пытаясь прочесть некое послание, которое только она могла расшифровать.

— Он очень старый, и в нем родилось много людей, — сказала она. — Но он еще жив, потому что здесь никто никогда не умирал.

— Это не так, — возразила Селесте Баэс и ткнула пальцем в Акилеса Анайю: — Здесь умерла его жена.

Девушка замолчала и опять воззрилась на стены, словно сама удивлялась своей ошибке, но тут старик управляющий, который вновь принялся скручивать очередную сигарету, произнес, не поднимая головы:

— Простите, хозяйка, но это не совсем так, как вы сказали. Найма была здесь все время, пока болела, но однажды она вышла погулять, и, вернувшись, я обнаружил ее спящей вечным сном вон там, под саманом, который она так любила. — Он все так же невозмутимо зажег сигарету. — Я просидел над ней всю ночь, там я ее похоронил, и там, как вам известно, хочу быть похороненным… — Он махнул рукой в сторону Айзы: — Насколько я помню, она права: в этом доме пока никто еще не умирал.

Наступила тишина; слышно было только, как фыркают лошади, оставленные возле галереи, да квохчет курица, выискивая червяков. Когда наконец Селесте Баэс решила заговорить, ее тон был подчеркнуто враждебным.

— Скажи-ка… — допытывалась она. — Ты никогда не ошибаешься?

Айза пристально посмотрела ей прямо в глаза и с безграничным спокойствием ответила:

— Я всегда была бы рада ошибиться. Так было бы легче для всех.

— Я не хотела тебя обидеть.

— Вы меня не обижаете. Я привыкла.

Селесте собиралась что-то сказать — возможно, извиниться, — но Аурелия прервала ее жестом:

— Не беспокойтесь! Естественно, что такие вещи вызывают беспокойство и удивление. — Она с явным усилием попыталась улыбнуться. — Это происходит даже со мной, а ведь я знаю ее с рождения. Большинству людей кажется странным, что ее саму не радуют эти способности, но дело в том, что они оказываются неуправляемыми и от них почти никогда нет никакого проку.

— Вы консультировались с каким-нибудь специалистом?

— Специалистом какого рода? Моя дочь не больна.

— Да, знаю, — согласилась Селесте Баэс. — Она не больна, но есть люди, которые занимаются подобными явлениями: парапсихологи, психиатры, социологи… да мало ли!

— На Лансароте, что там говорить, не было даже зубного врача, — заметил Асдрубаль Пердомо, впервые вмешавшись в разговор. — А врач был старый коновал, опаснее самой болезни. У Айзы никогда не было даже простуды. Просто ее наделили Даром, и это уже не исправишь. Родись она косоглазой, горбатой или хромой, оказалась бы одной из многих женщин, обладавших Даром на протяжении истории острова. — Он с досадой прищелкнул языком. — Но плохо то, что он добавился ко всему остальному, а это уже выходит за всякие рамки.

— Это не ее вина.

Он повернулся к матери, которая это сказала.

— Да знаю я! — воскликнул он. — Мы все время твердим, что она не виновата, и я первый с этим соглашусь, но мне бы хотелось, чтобы однажды кто-нибудь объяснил, кто же, черт возьми, отвечает за то, что такие вещи происходят. Я горжусь тем, что моя сестра так красива. И что она такая статная. И что у нее такая прекрасная фигура. И что она такая нежная и невинная. И что она приносит облегчение страждущим. И что животные с ней становятся ручными. И даже — если уж на то пошло — что некоторые покойники ищут у нее утешения. Я горжусь, — повторил он. — Но дело в том, что все это вместе в итоге портит мне жизнь. И тебе, и ей, и Себастьяну… да кому угодно!

— И мне.

Асдрубаль повернулся к Селесте Баэс, от которой исходило это короткое заявление:

— И вам, сеньора, конечно, и я об этом сожалею.