Айза

— Ну, а я не хочу, чтобы у нас было так, — твердо сказал Асдрубаль. — Слишком уж это горько: пережить столько бед и такую трагедию, чтобы в итоге растаять, словно кусок сахара! Столько смертей, чтобы потом только обмениваться открытками на Рождество! Нет! — решительно сказал он. — Всё, что мы перенесли, будет иметь смысл, если мы будем держаться вместе, но обернется несчастьем, если приведет нас к разлуке.

— Мы никогда не расстанемся.

Это был голос Айзы, той Айзы, которая сама на себя была не похожа, словно ее устами говорил кто-то другой.

— Мы никогда не расстанемся, — повторила она, в то время как остальные молча смотрели на нее. — Мы и дальше будем все вместе, хотя часть Пердомо Вглубьморя навсегда останется здесь.

— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовался Себастьян.

— Не имею ни малейшего представления.

— Очень остроумно! Чем не пойми что говорить, лучше бы уж промолчала. У меня нет настроения разгадывать шарады.

— Мне жаль.

Девушка встала, едва слышно прошептала «Спокойной ночи» и вслед за матерью скрылась в доме.

Себастьян повернулся к оставшимся и бессильно развел руками.

— Теперь вот и я опростоволосился, — сказал он. — И тоже выражаю сожаление, потому что предполагалось, что это будет праздник, но, наверно, мы все перенервничали. Пойду-ка я спать.

Он встал, и Акилес Анайя последовал его примеру.

— Я тоже валюсь с ног от усталости, — признался он. — Я уже давно привык ложиться спать с курами и просыпаться по первому крику петуха. Завтра у меня будет ломить во всем теле, будто я побыл соломой в тюфяке шлюхи.

Вот так получилось, что Селесте и Асдрубаль остались вдвоем, и это случилось впервые, поэтому она разволновалась, и рука у нее чуть заметно задрожала, когда она наливала себе полный стакан рома. Она перехватила взгляд парня и кивнула:

— Да. Я знаю, что слишком много пью. Но, как сказал Себастьян, предполагается, что это праздник.

— Почему вы это делаете?

— Пью? — Она пожала плечами. — По той же причине, что и все: мне это нравится. — Она посмотрела на огонь сквозь стакан. — Возможно, однажды, когда доживешь до моих лет, ты это поймешь.

— Я знаю людей, которые пьют и в двадцать лет, а вот мой дед умер в восемьдесят и никогда не пил. Дело не в возрасте.

— Я знаю. Дело в темпераменте. Но я не алкоголичка, просто зачастую мне нечем заняться.

— Вы чувствуете себя одинокой?

— Как священник на карнавале.

— Почему вы больше не вышли замуж?

— Потому что пинки и оплеухи забавляют только в цирке.

— Мой отец ни разу не поднял руку на мать.

— Возможно, она ни разу не напросилась.

— А вы напросились?

— Может быть…

Селесте Баэс замолчала, припоминая, сколько раз она нарочно злила Мансура Тафури, потому что брак с турком был всего лишь способом наказать себя за то, что она позволила отнять у себя ребенка. Смерть младенца была преступлением, она считала себя соучастницей, и, хотя в те времена ей не хотелось себе в этом признаться, терпя оскорбления, унижения и побои этого подонка, она всего лишь пыталась искупить свою вину.

Селесте медленно сделала глоток, без всякого удовольствия и почти не осознавая, что делает, и повторила:

— Возможно, ни одну женщину не ударят во второй раз, если она сама этого не пожелает, но это грустная история, мне не хочется об этом говорить.

— Вы не говорите, но возвращаетесь к ней всякий раз, когда пьете.

— Это всего лишь предположение. Ты слишком молод, и, хотя в последние месяцы пережил много всяких несчастий, тебе не хватает опыта. Что ты понимаешь в женщинах? У тебя их много было?

— Не думаю, что нужен опыт, чтобы понять, что вы в конце концов себя погубите. — Асдрубаль прервался, чтобы кинуть в костер полено: он уже почти потух. — Я в семье не самый умный, и единственное, что меня интересует, — это море и рыбалка, однако нужно быть слепым, чтобы не понять, что вам действительно нужно.

— И что же, по-твоему, мне нужно?

Он окинул ее долгим взглядом, и она почувствовала, как рука вновь задрожала. Если бы стакан был полон хотя бы до половины, она пролила бы на себя содержимое.

Минута показалась Селесте Баэс бесконечной. Наконец Асдрубаль вполголоса спросил:

— Вы и правда хотите, чтобы я вам объяснил?

Она молча кивнула; в горле у нее пересохло, и она была не в состоянии издать ни звука, так же как выразить протест или сделать вид, что сопротивляется, когда он взял ее за руку и заставил подняться, чтобы увлечь за собой под навес, под которым стоял будущий голет.

Спустя час они лежали, обнаженные, обессилевшие и удовлетворенные, на дне корабля.

~~~

Кандидо Амадо умирал от страха.

Мать привезла ему обещание, что ни Селесте Баэс, ни Пердомо Вглубьморя не станут привлекать его к суду за соучастие в попытке похищения, однако этого было мало, чтобы его успокоить, потому что в глубине души Кандидо Амадо боялся Рамиро Галеона. Он заперся в Комнате Святых и пил до тех пор, пока не удавалось забыться. Потом вновь приходил в себя и начинал биться лбом о стену: какого черта он пытался убрать управляющего только ради того, чтобы сэкономить пятьдесят тысяч чертовых боливаров?!