Лекарь успокоился, а у меня внутри все заиндевело. Да, на простынях не было черных следов и ткань не обуглилась. Но, видимо, огонь прорывался. Пусть совсем немного, но тлела моя одежда, так что запах остался. Значит, я правильно думал, что рано мне расслабляться. И уж тем более нельзя оставаться без сознания среди людей. Вдруг я ночью сожгу чей-то дом? Все, что я сейчас мог, это мысленно выругаться и попытаться наладить свою жизнь. Убрать огонь нельзя, но, наверное, можно как-то обезопасить окружающих?
За себя я не волновался, пламя действительно не причиняло мне никакого вреда. Даже полезным было. После того, как оно вырвалось, от ран, которые мне нанесли фроскуры, остались только царапины. Даже не сказать, что меня рвали когтями и клыками десятки тварей! Теперь я вспомнил, что следов на моей коже не осталось и после действий алхимика. Все будто огнем слизало! Кроме уже существующих шрамов, естественно. Они снова казались ярче, как и в прошлый раз. Знать бы, что тому причиной...
Я добрел до парадной двери усадьбы незамеченным, все-таки было достаточно раннее утро и работники еще не собрались. Дверь, конечно же, была заперта. В этот раз на перезвон и стук мне отворили быстро, почти мгновенно. Управитель распахнул тяжелую дверь, встретил меня бешеным взглядом и тут же кинулся ощупывать, проверяя, жив ли я. Определив, что все-таки жив, с невероятным облегчением на лице он привалился тут же к стене и стер рукавом выступивший на лбу пот.
— Ох, господин Эгиль, какая радость! Мы уж думали, что все. Такое над дальним лесом творилось — огонь, дым, да еще и на забор попрыгунчики полезли, еле отбились всеми силами…
— Раненые есть? — нахмурился я.
— Нет, мужики взялись за вилы, а женщины за сапки, и перебили всех тварей! Пара царапин — и те я зельями промыл, что добрая магичка оставила. Тушки отдельно в кучу снесли, что делать пока не знаем, — отрапортовал Бальдр, а потом вздохнул: — Мы уж не надеялись, что вы живы…
Он внимательным взглядом осмотрел меня — дырявую куртку, кое-как зашитые штаны. Одежду мне в Академии никто не дал, но нитку с иголкой, чтобы как-то подправить совсем плачевное состояние штанов, выделили. Я был благодарен и за то.
— Я сам не надеялся, что выживу, — признался я управителю. — Но повезло. А вот охотнику — нет. Сожрало его что-то в озере, мелькнул хвост громадный. Нам, Бальдр, сейчас совсем в лес лучше не ходить и укрепить границу крайне важно!
— Беда, господин, — качнул головой управитель. — Кто ж знал, что такое в лесах. Я здесь уже два десятка лет живу. Приехал, только-только женившись на моей Танье. Тварей этих только у охотников в силках и видал. Забор обновляли давно, бед же не знали. А вчера твари лезли и лезли… Как представлю, что рядом со мной вчера работников не было бы, то кровь в жилах стынет. Да и мальчика своего я бы уже потерял! Вовремя вы появились, господин Эгиль, от всего сердца вам благодарен. В жизни мне этого долга не отдать.
Прослезившись, он принялся кланяться и хватать меня за руки, пытался уткнуться лбом в ладонь. Совсем будто с ума сошел, видимо, сильно явно он представил, как не осталось ни сына, ни жены, а потом и его твари сожрали. В это мгновение я понимал его, как нельзя лучше. Больно быть беспомощным.
Что ж и у меня, и у Бальдра был второй шанс — возможность теперь сделать все как следует. Я точно не собирался оставлять поместье без защиты. Да, придется потратить еще немного денег из тех, что передала мне мама. Но я хотел быть спокойным и знать, что в мое отсутствие ничего с управителем, его семьей или работниками на моих землях не случится. А деньги… Сезон урожая покажет, какими будут доходы поместья.
«И будут ли вообще», — хмыкнул я. Оставил Бальдра на подбежавшую к нам Танью и ушел. Этот разговор заставил меня потратить последние капли силы. Хотелось лечь и отключиться. И плевать на огонь, вымотался так, что даже осторожность отказывала. К тому же я почти сразу, как занял большую хозяйскую комнату, убрал из нее большую часть того, что могло гореть — никаких портьер, тканей, балдахинов и лишней мебели. Правда, кровать все-таки оставил. Спать на полу я себя заставить не смог.
Возможно, усталость становилась преградой кошмарам. Потому что сон с болью, руками, чужим присутствием и уже знакомыми мне синими узорами пришел только ближе к полудню. К тому времени я уже несколько раз просыпался, но встать с кровати не смог. А потом погрузился в дрему — полусон. В нем мое тело дрожало, но будто тиски сдерживали эту дрожь, я опять не мог пошевельнуться или отвернуться. Зато удалось сосредоточиться на синих рисунках. Я таких не видел, их значение тем более ускользало от моего понимания, но пару странных закорючек пытался запомнить изо всех сил. Это желание — запомнить хотя бы что-то — не позволяло мне погрузить в ужас и боль того, что со мной делали чужие руки.